Но, конечно, нет. На третий день в дверь позвонили. Люда открыла — на пороге стоял Коля. Щёки небритые, глаза красные, в руках пакет из супермаркета. — Люд, поговорим? — тихо сказал он. — Мы уже всё обсудили, — ответила она. — Да подожди! — он сунул ногу в проём. — Я же не враг тебе. Просто… тяжело сейчас. Мама болеет. — Вот и лечи маму, — холодно сказала она. — Только не за мой счёт.
Он сжал кулаки: — Ты стала чужой. — Я наконец-то стала собой, — ответила Люда.
И тут из-за его спины вышла Валентина Петровна. В пальто, с сумкой. — Ну вот и я, — сказала она. — Думала, сынок сам справится, но вижу — надо матери вмешаться. — Вызывать полицию или сами уйдёте? — спокойно спросила Люда. — Попробуй! — засмеялась та. — Посмотрим, что скажут, когда узнают, что я мать. — А я — собственница, — ответила Люда и достала телефон. — Проверим, кто из нас прав.
Через сорок минут приехали двое полицейских. Они проверили документы, развели руками: — Гражданка, квартира ваша, посторонние пусть покинут.
Коля стоял, белый как мел. — Мам, пойдём, — прошептал он. — Я не уйду! — заорала Валентина. — Это несправедливо! — Справедливо, — тихо сказала Люда. — Я десять лет жила не своей жизнью. Теперь хватит.
И закрыла за ними дверь.
После их ухода дом будто выдохнул. Люда ходила по комнатам и не могла поверить, что никого нет. Никаких комментариев, запахов, разговоров. Только она и стены. Она включила телевизор, потом выключила — шум мешал. Села на подоконник, заварила крепкий кофе и впервые позволила себе расплакаться. Не от боли — от облегчения.
Дни шли спокойно. Коля звонил, писал: «Ты ведь не всерьёз?» «Мама скучает» «Я не хочу разводиться» Она не отвечала.
Через месяц пришла повестка в суд — заявление о расторжении брака она подала сама. На заседание Коля пришёл с матерью. В коридоре суда Валентина Петровна сидела на лавке, шептала сыну: — Не сдавайся. Она ещё пожалеет. Люда подошла, мимоходом глянула на них и спокойно сказала: — Не надейтесь.
Суд длился двадцать минут. Квартира подтверждена как добрачная собственность, совместного имущества нет. Всё просто. Коля выглядел потерянным. Валентина кипела, но молчала.
Когда заседание закончилось, Люда встала, собрала документы и пошла к выходу. — Люд, — позвал Коля. — Может, поговорим? — О чём? — спросила она. — Я ведь тебя любил… — А надо было уважать, — ответила она. — Тогда, может, и любовь сохранилась бы.
Она ушла, не оборачиваясь. На улице стоял холодный, сухой воздух. Люда подняла воротник пальто и впервые за долгое время почувствовала, что идёт туда, куда хочет сама.
Дома она включила чайник, достала кружку — ту самую, любимую, с отколотым краем. Кофе получился особенно крепким. Без лишнего сахара. Она сделала глоток и усмехнулась: — Вот он какой, вкус свободы. Горький, но честный.
Снаружи кто-то хлопнул дверью, где-то заплакал ребёнок, сверху включили пылесос — жизнь продолжалась. Только теперь в ней не было чужих голосов. Люда поставила кружку на подоконник, посмотрела в окно. Внизу, под домом, бежали люди, ругались, смеялись, торопились. Всё как всегда.
А у неё, наконец, началась новая жизнь. Без вечных «потом», без чужих чемоданов в прихожей и без оправданий. Просто жизнь — своя, настоящая.
Она усмехнулась и тихо сказала в пустоту: — Ну что, Валентина Петровна, теперь попробуйте зайти. Замки-то новые.
И впервые за долгое время улыбнулась — не из вежливости, а от сердца.
