Вечером, когда она зашла в комнату, Валентина Петровна сидела на диване и вязала. Рядом стоял Коля, глядел телевизор и жевал семечки. Картина — почти семейная идиллия, если бы не одно «но»: Люду словно стёрли из кадра.
— Людочка, — сказала свекровь, не поднимая глаз, — ты там мусор не забудь вынести. Я видела, пакет полный. — А ты руки свои не забудь убрать, — ответила Люда. — Это моя квартира, не коммуналка. — Какая ты нервная, — покачала головой Валентина. — Всё тебе не так. Живи да радуйся, что сын рядом, мать рядом. — Я бы и рада, — бросила Люда, — только вот не с вами.
Коля вздохнул: — Опять началось… Люд, ну нельзя же всё время воевать. — Нельзя — это когда человек слушает и делает выводы. А ты всё превращаешь в болото.
Он замолк, как всегда, уходя в себя. В такие моменты она особенно его ненавидела — за это вечное «не вмешиваться». Внутри всё кипело. Её вытесняли из собственной жизни, а он даже не замечал. Или делал вид.
На следующий день Люда пришла домой — и застала Валентину Петровну в своей спальне. Свекровь стояла у зеркала, примеряя Людину кофту. — Это что вообще?! — сорвалось у Люды. — Да что ты орёшь? — спокойно сказала та, поправляя воротник. — Просто померила. Хорошая вещь, тёплая. — Вешай на место! — Господи, как будто у тебя миллион этих кофт! Что тебе, жалко?
Люда почувствовала, как у неё дрожат руки. — Жалко — нет. Только тошно. От того, что вы копаетесь в моих вещах. — Не начинай, — махнула рукой Валентина. — Всё равно всё общее. Вы же семья.
Люда резко подошла, выдернула кофту, бросила её на кровать. — Соберите свои вещи и катитесь к себе! — А вот это уже хамство, — холодно сказала свекровь. — Молодёжь нынче без уважения. Сын, ты слышал? Она меня выгоняет!
Коля вошёл на шум, с растерянным видом: — Мам, Люд, вы чего опять? — Она меня из комнаты выгоняет! — закричала Валентина Петровна. — Да я ради тебя жизнь положила! А теперь эта… хозяйка! — Эта хозяйка — я, — Люда ткнула себя в грудь. — И ты, Коля, если сейчас не определишься, я всё решу сама.
Он опустил глаза: — Мам, может, ты всё-таки… пока у себя побудешь?
— Нет! — отрезала она. — Не дождётесь!
Люда поняла: разговор закончен. Игра в вежливость кончилась. — Хорошо, — сказала она ровно. — Тогда завтра я меняю замки.
— Попробуй только! — прошипела Валентина. — Я на тебя в суд подам!
— Подай, — ответила Люда. — Может, там тебе и расскажут, что квартира оформлена на меня задолго до того, как я дура вышла за твоего сына.
Ночь выдалась длинной. Люда лежала в темноте, слушала, как за стенкой шепчутся Коля с матерью. Что-то о нотариусе, о долях, о «по закону всё общее». Она лежала, стискивая зубы, и думала: вот он, финал. Та жизнь, которую она десять лет тянула, как старый чемодан без ручки, наконец разваливается. И стало вдруг легче.
Утром она встала раньше всех. Позвонила в ЖЭК, вызвала мастера — поменять замки. Тот приехал через два часа, сделал всё за пятнадцать минут. Когда Коля вернулся с работы, ключ не подошёл.
— Люд! — колотил он в дверь. — Открой! Ты что творишь?! — Навожу порядок, — ответила она через дверь. — Да ты с ума сошла! Это и мой дом тоже! — Нет, Коля. Это мой дом. А ты просто жил здесь по привычке.
Он ещё минут десять что-то кричал, потом ушёл. Вечером пришло сообщение: «Мы у мамы. Подумай. Ты ведь не хочешь всё разрушить?» Она посмотрела на экран и усмехнулась: — Хочу, Коля. Очень даже хочу.
Первое утро без них было странным. Тишина. Настоящая. Не звенящая от обиды, а мягкая. Она поставила чайник, включила музыку, открыла окно — впервые за долгое время почувствовала запах свежего воздуха, а не Валентининой подливки. Завтракала стоя, на ходу. И думала: неужели всё, правда, закончилось?
