Наше с Кириллом счастье помещалось в сорока восьми метрах. Именно такой была наша двухкомнатная квартира в панельной девятиэтажке на окраине города. Не подарок молодоженам от щедрых родителей, не ипотечная кабала, а моё наследство. Самое ценное, что оставила мне после себя бабушка. Эти стены помнили её запах — ванильный торт и сухие травы, — а теперь впитывали аромат нашей молодости, нашей любви, наших планов.
Мы сидели на кухне за вечерним чаем, и я ловила себя на мысли, что абсолютно счастлива. За окном моросил осенний дождь, а у нас внутри было сухо, тепло и по-домашнему уютно. Кирилл рассказывал что-то смешное про своего коллегу, а я смеялась, глядя на его живые карие глаза. Он был моей противоположностью — порывистый, эмоциональный, иногда ветреный, но именно это и притягивало меня, всегда немного занудную и привыкшую всё планировать.
— Настюш, слушай, кстати, — он потянулся за печеньем, и его тон изменился, стал чуть более легкомысленным, что всегда означало какую-то просьбу. — Мама звонила.
— Передавай привет, — улыбнулась я. Отношения со свекровью, Галиной Ивановной, у меня были ровными, без особой теплоты, но и без конфликтов. Она жила в старом районе, в такой же «хрущёвке», и мы виделись раз в месяц за обязательным воскресным обедом.
— Так в том-то и дело. У неё там, в общем, небольшой потоп случился. Соседи сверху забыли воду закрыть, пока в отпуск уезжали. Теперь у мамы в зале люстра с потолка свисает, обои мокрые. Ремонт делать надо, капитальный.
— Боже мой! — я искренне испугалась. — Галина Ивановна в порядке? Она не пострадала?
— Да нет, всё нормально, успела из-под потока ускакать, — он махнул рукой, но я заметила, как избегает моего взгляда. — Но жить там сейчас невозможно. Влажно, холодно, плесень может пойти. Я сказал, что она может к нам переехать. Ненадолго. Недельку, максимум две. Пока самое страшное не устранят.
В воздухе повисла пауза. Моё идеальное вечернее спокойствие дало трещину. Мы с Кириллом почти никогда не оставались вдвоём в первые годы отношений, вечно кто-то гостил: его друзья, мои подруги. И вот только полгода назад мы наконец зажили своей парой, своей семьёй. Мне безумно нравилось это ощущение — только мы двое в нашем общем пространстве.
— Кирилл… Неделю? — осторожно начала я. — Ты же знаешь, у нас всего две комнаты. И мы оба работаем из дома иногда. Будет тесно.
— Настень, ну это же мама! — его голос стал упрашивающим, тем самым, против которого я не могла устоять. Он подвинул свой стул ко мне и обнял. — Она одна. Папа нас давно бросил. Я не могу оставить её в такой ситуации. Она же не чужая мне женщина, правда?
Он посмотрел на меня своими преданными глазами пса, и моё сопротивление начало таять. Он был прав. Это же форс-мажор, чрезвычайная ситуация. Как я могу быть такой эгоисткой?
— Конечно, не чужая, — вздохнула я. — Ладно. Пусть приезжает. Но только на неделю, да? А то ты знаешь, как я…
— Знаю, знаю! — он радостно меня перебил и звонко чмокнул в щёку. — Ты моя умница! Я ей сразу позвоню! Она так обрадуется!
Он уже схватился за телефон, а у меня на душе было странно тревожно. Я загнала эту тревогу подальше, списав её на свою врожденную интровертность и нелюбовь к переменам.
Галина Ивановна появилась на пороге нашей квартиры через три дня. Не с маленькой дорожной сумкой, как я ожидала, а с огромным, видавшим виды чемоданом на колёсиках и двумя объемистыми авоськами.
— Внучок! Родной мой! — она первым делом обняла Кирилла, будто не видела его несколько лет, а не пару недель. Потом её взгляд упал на меня. — Настенька, золотце! Простите старуху за беспокойство. Вы мои спасители!
Она пахла резкими духами и влажной шерстью. Её приезд сразу же изменил атмосферу в доме. Тишина сменилась громкими восклицаниями, а размеренность — суетой.
— Ой, какая у вас уютная клетушка! — восхищенно сказала она, проходя в гостиную. Её взгляд скользнул по стенам, мебели, как бы оценивая стоимость и пригодность. — Прямо гнёздышко. А можно мне мой чемоданчик в эту комнату пристроить? — она указала на нашу спальню.
— Нет, мам, — весело ответил Кирилл, подхватывая чемодан. — Мы тебя в гостиной на диване разместим. У нас тут раскладушка отличная.
— Ах, да, конечно, в гостиной, — её улыбка на мгновение потухла, но тут же вспыхнула с новой силой. — Я вам, детки, не помешаю? Вы уж скажите, если я что-то не так сделаю. Я тихая, как мышка.
Она развязала авоськи, и на наш журнальный столик посыпались баночки с соленьями, свёртки с пирожками и целый пласт домашней колбасы.
— Это вам, мои хорошие, от моей подруги Людочки, с мясокомбината. Вы же мясо почти не покупаете, экономьте, экономьте, — она многозначительно посмотрела на меня, и я почувствовала укол неловкости.
Вечером, лёжа в кровати, я прислушивалась к доносящимся из зала звукам. Галина Ивановка громко сопела, ворочалась, и скрип дивана отдавался в моих висках.
— Кирилл, — прошептала я. — Ты уверен, что это всего на неделю?
— Абсолютно, — он уже почти спал, обняв меня. — Как только просушат её потолок, она сразу же уедет. Потерпи, солнышко. Она же мама.
Я повернулась к стене, глядя в темноту широко открытыми глазами. Где-то в подсознании уже зашевелился крошечный, но настойчивый червячок сомнения. Семь дней, я мысленно повторила про себя, как мантру. Всего семь дней.
Но что-то подсказывало мне, что этот недельный визит может оказаться той самой миной, что способна взорвать моё маленькое, уютное счастье на этих сорока восьми метрах.
Неделя, о которой мы договорились, подошла к концу. Галина Ивановна не собиралась уезжать. Более того, она, казалось, и не помнила об этом сроке. Её чемодан, вместо того чтобы стоять наготове у двери, расползся, заполнив собой пространство вокруг дивана. На спинке обосновалась её кофта, на моём любимом кресле — вязание, а на полках в ванной теснились баночки с мазями и шампуни, пахнущие сильно и настойчиво, как аптека.
Тихой мышкой, как она себя обещала, она не была. Её присутствие ощущалось во всем, с утра до вечера. Она вставала раньше нас и непременно включала на полную громкость телевизор в зале, где новости дикторов смешивались с её громкими комментариями.
— Ой, смотри-ка, опять цены подняли! Кирилл, а ты свою Настю не балуешь ли? Экономить надо!
Я замирала на кухне с чашкой кофе, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Кирилл обычно отмахивался, уткнувшись в телефон.
— Мам, не начинай. У нас всё нормально.
Но она не слышала. Она уже переключалась на следующую тему, и её голос доносился до меня гулким эхом:
— И что это за занавески такие светлые? Практически белые! Совсем не практичный цвет. Я вам свои старые, тёмные, принесу, не пропылятся же добром.
Моё пространство медленно, но верно переставало быть моим. Я открыла шкаф в поисках своей любимой кружки и не нашла её. После пяти минут поисков я обнаружила её на самой дальней полке, заставленной банками с соленьями. Мою дорогую кофейную пару, подарок от мамы, Галина Ивановна отодвинула со словами «чтобы не разбить», зато на самом видном месте красовалась её потрёпанная эмалированная кружка с отбитой ручкой.
Однажды вечером я решила приготовить ужин — рыбный суп по бабушкиному рецепту. Я достала кастрюлю, разложила продукты. Галина Ивановна зашла на кухню, будто случайно.
— О, супчик? — поинтересовалась она, заглядывая через мое плечо. — А картошечку мелко так режешь? Надо крупнее, детка, чтобы наесться можно было. И лучку маловато. Давай-ка я.
Она буквально выхватила у меня из рук нож и принялась с грохотом рубить лук и картошку так, как считала нужным. Я стояла в стороне, чувствуя себя гостьей на собственной кухне. Мой рецепт перестал быть моим.
Но самой болезненной стала история с вазой. Небольшой хрустальной вазой в форме лебедя. Её купила ещё моя прабабушка, и она была единственной вещью, которая пережила все переезды и войны в нашей семье. Для меня это был не просто хрусталь, это была память. Я бережно хранила её в серванте, доставая только по самым большим праздникам.
В один из дней я вернулась с работы раньше обычного. В прихожей пахло лукницей и чем-то кислым. Я прошла в зал и замерла. Галина Ивановна, напевая себе под нос, вытирала пыль с серванта. А на столе, рядом с тряпкой, лежала ваза. Моя ваза. И в ней красовался пучок жёлтых искусственных цветов, купленных, видимо, в ближайшем переходе.
У меня перехватило дыхание.
— Галина Ивановна, что вы делаете? — голос мой дрогнул.
Она обернулась, улыбаясь.
— А, Настя, ты уже дома? Прибираюсь малость. Скучно мне сидеть без дела. А вазочку твою достала, очень уж она тут пылилась. Пусть постоит, порадует глаз. Я свои цветы купила, живые-то нынче дорого, зачем деньги на ветер пускать?
Я подошла к столу и осторожно, будто хрустальный лебедь мог рассыпаться от одного неверного движения, взяла вазу в руки.
— Она не для искусственных цветов, — тихо сказала я. — И она очень старая. Её нужно беречь.
— Да брось ты, — фыркнула свекровь и махнула тряпкой. — Вещь как вещь. Поставь на место, я ещё не доделала.
В тот вечер я не выдержала. Когда Кирилл вернулся с работы, я отвела его в спальню и, стараясь говорить максимально спокойно, высказала всё.
— Кирилл, прошла уже неделя. Твоя мама всё ещё здесь. Она переставляет мои вещи, критикует меня и чуть не разбила бабушкину вазу. Я больше не чувствую себя здесь хозяйкой. Поговори с ней. Узнай, когда они устранят последствия потопа.
Кирилл снял пиджак, его лицо было усталым.
— Насть, опять ты за своё? Маме некуда ехать, её квартира в ужасном состоянии. Ты хочешь, чтобы она ночевала на улице? Она же старается, помогает нам, готовит, убирается.
— Помогает? — я не поверила своим ушам. — Она захватывает пространство! Она уже мою кружку спрятала!
— Ну вот, начала… — он тяжело вздохнул и сел на кровать, поглаживая переносицу. — Ты слишком остро всё воспринимаешь. Она же старше нас, у неё свой взгляд на вещи. Просто прояви уважение и терпение. Это же ненадолго.
— Ты так говорил неделю назад! — голос мой снова задрожал, на этот раз от обиды и бессилия. — Я больше не могу! Это мой дом!
— Наш дом, — поправил он меня тихо, но очень чётко. — И моя мама имеет право чувствовать себя здесь комфортно. Хотя бы временно. Не будь эгоисткой.
Он произнёс это слово — «эгоистка». Оно повисло в воздухе между нами, тяжёлое и ядовитое. Я смотрела на человека, которого любила, и не могла поверить, что он меня не слышит. Не видит моих слёз. Он видел только свою маму, её удобство и её интересы.
