— Но почему… почему она так? — прошептал он.
— Потому что с Ириной она не может говорить таким тоном. А со мной — может, через тебя. Потому что мы для неё — крайние. И потому что она уверена, что ты всегда примешь её сторону.
Она села напротив него, глядя на его сгорбленную спину. Гнев ушёл, оставив после себя лишь тяжёлую, холодную усталость и щемящую боль в груди. Скандал отзвучал, но трещина, пронзившая их обычный вечер, была теперь такой глубокой, что казалось, её уже не заделать.
Два дня в доме царило тяжелое, гнетущее молчание. Алексей уходил на работу рано утром и возвращался поздно, они с Марией разговаривали только о самом необходимом, касаясь лишь быта и детей. Примирение витало в воздухе, но было хрупким, как тонкий лед, и оба боялись сделать неверный шаг.
Эту шаткую тишину разорвал звонок в дверь в субботу утром. Мария, мывшая посуду, вздрогнула и посмотрела на Алексея. Он сидел за столом с планшетом, но было видно, что он не читает, а просто уставился в экран. Звонок повторился, настойчивый и властный.
— Это они, — тихо сказала Мария, вытирая руки полотенцем. У нее внутри все сжалось в холодный комок.
Алексей молча встал и направился к двери. Он не глянул в глазок, просто потянул ручку, словно знал, что сопротивляться бесполезно.
На пороге стояли Людмила Петровна и Ирина. Свекровь вошла первой, не снимая пальто, ее лицо было вытянуто и обижено. Ирина проследовала за ней, окинув прихожую оценивающим взглядом, на ее губах играла легкая, ядовитая улыбка.
— Ну что, мы помешали? — с порога начала Людмила Петровна, направляясь прямиком в гостиную, как хозяйка. — Или можно к вам в гости?
— Мама, проходи, конечно, — глухо проговорил Алексей, отступая в сторону.
Они прошли в гостиную, уселись на диван, составив единый фронт. Мария осталась стоять у порога, чувствуя себя чужой в своем же доме.
Людмила Петровна сняла перчатки, медленно, растягивая паузу.
—Мы пришли выяснить, что происходит в нашей семье. Я не могу спать ночами, Алексей. После того оскорбления, которое мне нанесла твоя жена.
— Какое оскорбление? — не выдержала Мария. Ее голос прозвучал тише, чем она хотела.
— А как же еще назвать твой поступок? — в разговор вступила Ирина, скрестив ноги. Ее тон был сладким и одновременно колючим. — Мама пришла решить свой финансовый вопрос, а ты, как надзиратель, начинаешь звонить в банк и давать характеристики? Кто тебе дал такое право?
— Я никуда не звонила, — повторила Мария, глядя прямо на Ирину. — Вашей маме отказали потому, что ее пенсии недостаточно для такого кредита. Это простая математика, а не мои происки.
— Ах, математика! — всплеснула руками Людмила Петровна, смотря на сына. — Слышишь, как она со мной разговаривает? Уже и на старости лет я, выходит, ни на что не способна? Бестолковая старуха?
— Мама, она не это имела в виду, — попытался вставить Алексей, но его голос утонул в нарастающем хоре.
— Она всегда это имеет в виду! — горячо перебила Ирина. — Она с самого начала смотрела на нас свысока. Думает, она с ее бухгалтерией самая умная, а мы все тут неучи и придурки. Она в семью не вписалась, Лёша! Никогда не вписывалась!
Мария почувствовала, как по щекам заструились предательские горячие слезы. Она не хотела плакать, не хотела показывать им свою слабость, но удержаться не могла.
— Как вы можете так говорить? — прошептала она. — Я всегда вас уважала. Всегда помогала, чем могла.
— Уважала? — фыркнула Людмила Петровна. — Это ты называешь уважением, когда ты мужа от родной матери отвадила? Когда он теперь ни шагу без твоего разрешения ступить не может? Ты ему всю жизнь испортила! Он был таким хорошим сыном, а теперь он просто твоя тень!
Алексей стоял, опустив голову. Он сжимал и разжимал кулаки, но молчал. Его молчание было громче любых слов. Оно было горьким предательством.
— Выходит, я во всем виновата? — голос Марии дрожал. — В том, что мы построили свою жизнь? В том, что у нас есть свои дети, свои заботы? В том, что я не позволила вам заложить наш дом?
— Опять она про квартиру завела! — с притворным ужасом воскликнула Ирина. — Никто не хотел оставлять вас на улице! Речь шла о временной помощи! О семейной поддержке! Но ты настолько черствая и расчетливая, что даже родным людям помочь не в состоянии.
Людмила Петровна снова обратилась к сыну, и в ее глазах тоже блеснули слезы, искусные и выверенные.
—Сынок, я же мать. Я тебя рожала, растила. Неужели я могу пожелать тебе чего-то плохого? Мы бы все вернули. А она… она тебя против меня настроила. И ты молчишь. Ты смотришь, как твою мать унижают, и молчишь.
Алексей поднял на Марию взгляд. В его глазах была мука и растерянность. Он видел ее слезы, видел ее отчаяние, но над ним довлел тяжелый, властный взгляд матери.
— Маш… Может, просто извинишься? — тихо, почти неслышно, выдохнул он. — Чтобы не было ссоры? Ну, для примирения?
В этих словах прозвучал приговор. Мария вытерла слезы тыльной стороной ладони. Вдруг внутри нее все утихло. Боль, обида, злость — все сменилось холодной, кристальной ясностью. Она посмотрела на мужа, на его согнутую в покорном ожидании фигуру, на двух женщин на диване, смотрящих на нее с презрительным торжеством.
Она больше не сказала ни слова. Развернулась и медленно, очень медленно, пошла на кухню, оставив их в гостиной — свою семью и своих судей. Щелчок замка в спальне детей, куда она зашла, прозвучал как точка в этом разговоре. Точка, за которой начиналось что-то совсем другое.
Дверь в детскую тихо щелкнула, отгораживая Марию от гулких голосов в гостиной. Она прислонилась спиной к прохладной деревянной поверхности, закрыв глаза. Воздух здесь пахло иначе — детским мылом, мягким ароматом постельного белья и безмятежным сном. Двое ее малышей, семилетняя Соня и пятилетний Егор, мирно спали, укрытые одним одеялом. Лицо Сони было безмятежным, а Егор сжимал в руке плюшевого медвежонка.
Глядя на них, Мария чувствовала, как ледяная пустота внутри начинает заполняться жгучей, щемящей болью. Слова свекрови и Ирины, как отравленные иглы, впивались в самое сердце, оживляя старые, не зажившие раны. Она медленно опустилась на корточки, обхватив колени руками, и позволила памяти выхватывать из прошлого самые горькие моменты.
Перед глазами встал тот день, когда Соне не было и года. Людмила Петровна пришла в гости без предупреждения. Мария, измотанная бессонными ночами, пыталась укачать дочь.
—Ты ее неправильно держишь, — раздался тогда властный голос свекрови. — Ты ей все позвонки сломаешь. Дай мне.
Она буквально выхватила ребенка из рук Марии.Соня, почувствовав чужой запах и жесткие руки, залилась истошным плачем.
—Видишь? — с торжеством сказала Людмила Петровна. — Она у тебя плачет, а у бабушки будет спокойная. Ты с детьми не умеешь обращаться.
Другой эпизод всплыл, яркий и до сих пор болезненный. Их первая общая собака, лабрадор по кличке Граф. Они взяли его еще до рождения детей, душа в нем не чаяли. Как-то раз, вернувшись из отпуска, они обнаружили, что Графа нет дома.
—А я его отдала, — спокойно сообщила Людмила Петровна по телефону. — У вас же скоро ребенок родится. Шерсть везде, линяет. Вам это не нужно. Я пристроила его в хорошие руки, в частный дом.
Алексей тогда долго злился, но в итоге лишь развел руками: «Что теперь поделаешь? Она же хотела как лучше». Мария же плакала в подушку несколько ночей подряд, чувствуя себя преданной и бесправной в собственном доме.
