Самые острые воспоминания были связаны с деньгами. Постоянные «советы» свекрови, как им тратить свою же зарплату.
—Вы неправильно копите, — говорила она, с презрением оглядывая их скромную тогдашнюю квартиру. — Вот Ирина, та да, умеет деньги зарабатывать. А вы в этой клетке сидите. Возьмите кредит побольше, купите машину круче. Чего вы как нищие живете?
Она постоянно намекала, что Мария «объедает» ее сына, что ее зарплата бухгалтера — это мелко и несерьезно по сравнению с «бизнес-проектами» Ирины. Каждый ее визит заканчивался ссорой между супругами. Алексей сначала пытался защищаться, но потом все чаще уступал, говоря: «Она же старшее поколение, ее не переделаешь. Просто кивай и делай по-своему».
Но делать по-своему не получалось. Их жизнь медленно, но верно опутывала невидимая паутина контроля и манипуляций. Каждое их достижение — новая машина, новая квартира — Людмила Петровна воспринимала как должное, но при этом всегда находила, к чему прицепиться. «Обои слишком темные», «Машину зря такую дорогую взяли», «Детей в слишком дорогой садик водите, баловство».
Мария открыла глаза и снова посмотрела на спящих детей. Именно в этот момент до нее дошла простая и страшная истина. Все эти годы она боролась не просто со вздорной свекровью. Она боролась за свое место в собственной семье. За право самой решать, как воспитывать детей, как тратить деньги, как жить. И каждый раз, когда Алексей отмалчивался или просил ее «просто извиниться», он рушил ту самую семью, которую они строили.
Сейчас, здесь, в тихой детской, под мерное дыхание Сони и Егора, она поняла, что этот бой — последний. Речь шла уже не о кредите и не о лживой обиде Людмилы Петровны. Речь шла о будущем ее детей. О том, вырастут ли они в атмосфере любви и уважения, или же у них на глазах будет разворачиваться эта уродливая драма с вечными унижениями и попранными границами.
Она больше не могла позволить этому продолжаться. Не для себя. Для них. Для их спокойного сна, который сейчас был таким беззащитным.
Она поднялась с пола, провела рукой по волосам Сони, поправила одеяло Егора. В ее движениях не было прежней растерянности. Появилась твердая, холодная решимость. Она знала, что делать дальше.
Мария вышла из детской, тихо прикрыв за собой дверь. В гостиной воцарилась неловкая тишина, нарушаемая лишь позвякиванием чайной ложки в руках у Ирины. Людмила Петровна, увидев ее, демонстративно отвернулась к окну, показывая всем видом свою глубокую обиду. Алексей стоял посреди комнаты, словно приговоренный, его плечи были ссутулены, а в глазах читалась растерянность и усталость.
Она прошла прямо к нему, не глядя на двух женщин. Ее шаги были твердыми, лицо — спокойным и холодным, будто высеченным изо льда.
— Я ухожу к маме, — тихо сказала она, глядя прямо на мужа. — Забираю детей.
Алексей встрепенулся, его глаза расширились от испуга.
— Что? Зачем? Маш, подожди… Давайте все успокоимся и обсудим!
— Обсуждать уже нечего, — ее голос был ровным и безразличным, и это прозвучало страшнее любого крика. — Все уже сказано. И все уже решено.
— Какое решено? Ничего не решено! — он попытался взять ее за руку, но она отстранилась. — Мама и Ирина сейчас уйдут, а мы с тобой спокойно поговорим. Я все понимаю… Я же на твоей стороне.
— На моей стороне? — в голосе Марии впервые прозвучала горькая ирония. — Ты только что попросил меня извиниться перед твоей матерью за то, чего я не совершала. Ты стоял и молчал, пока меня обвиняли во всех смертных грехах. Это твоя сторона, Алексей? Тогда мы с тобой на разных берегах.
— Ну что за драма! — не выдержала Ирина, сладким ядовитым тоном. — Мужчина просто пытается помирить семью, а ты тут сцены устраиваешь. Прямо как в плохом кино.
Мария медленно повернула голову в ее сторону. Ее взгляд был настолько тяжелым и холодным, что улыбка на лице Ирины замерзла.
— Вы в моем доме. Вы оскорбили меня. И теперь я устраиваю сцены? Уйдите. Сейчас же.
Людмила Петровна фыркнула, но встала с дивана.
— Алексей, ты видишь? Ты видишь, как она с нами разговаривает? Выгоняет твою мать из дома!
— Маш, ну нельзя же так… — снова залепетал Алексей, мечась между женой и матерью. — Они же родные…
— Родные? — Мария перевела на него свой ледяной взгляд. — Родные не приходят, чтобы разрушить твою семью. Родные не лгут тебе в глаза, не пытаются отнять крышу над головой у твоих детей. Ты знаешь, кто для меня сейчас родной? Мои дети. Только они. И я не позволю им расти в этой удушающей атмосфере скандалов, манипуляций и предательства.
Она сделала шаг к прихожей, чтобы собрать детские вещи.
— Подожди! — Алексей бросился за ней, его голос сорвался на шепот. — Пожалуйста… Я все улажу. Я поговорю с мамой. Она все поймет. Просто… просто не уходи. Не ломай все. Ради детей.
Мария остановилась и обернулась. В ее глазах не было ни злости, ни обиды. Только бесконечная усталость и пустота.
— Ты сам все сломал, Алексей. Не я. Ты сделал свой выбор, когда встал не рядом со мной, а напротив. Когда снова предпочел быть удобным сыном, а не защитником для своей жены и отцом для своих детей. Ты боишься их обидеть, а меня — нет. Потому что я всегда прощала. Но сейчас все кончено.
Она вошла в детскую и начала неспешно собирать детскую сумку. Руки ее не дрожали. Из гостиной доносились приглушенные возмущенные голости Людмилы Петровны и Ирины и сбивчивые, оправдывающиеся ответы Алексея.
Через несколько минут она вышла из комнаты, ведя за руки сонных, удивленных детей. Соня, ничего не понимая, спросила:
— Мама, а мы куда? К бабушке Лене в гости?
— Нет, дочка, — тихо ответила Мария. — Мы едем к другой бабушке. Надолго.
Она прошла к выходу, не глядя на мужа. Алексей стоял в дверном проеме гостиной, бледный, с глазами полными отчаяния. Он смотрел на нее, на детей, но не мог вымолвить ни слова.
— Маша… — наконец, вырвалось у него. — Просто позвони… когда доедешь.
Она ничего не ответила. Щелчок замка входной двери прозвучал в тишине квартиры как последний, бесповоротный стук. С одной стороны осталась ее прошлая жизнь, полная компромиссов и боли. С другой — пугающая неизвестность. Но ради спокойствия детей она была готова шагнуть в эту пустоту.
Неделя в родительском доме пролетела как один долгий, серый день. Комната Марии, сохраненная мамой с подростковых лет, казалась убежищем, но не приносила покоя. По ночам, укладывая детей, она слышала за стеной приглушенные разговоры родителей, полные тревоги за ее судьбу. Утром, провожая Соню и Егора в садик, она ловила на себе сочувствующие взгляды соседей. Каждый взгляд был напоминанием о рухнувшей жизни.
Алексей звонил каждый день. Сначала умолял вернуться, потом сердился, что она «выносит сор из избы», затем снова умолял. Его голос в трубке стал звуком этой новой, неустроенной реальности. Мария почти не отвечала, давая односложные ответы о детях. Внутри нее все замерло, будто она сама себя заморозила, чтобы не чувствовать боли.
Перелом наступил в пятницу. Дети были в саду, родители на работе. В тишине пустой квартиры ее мысли наконец прояснились. Она сидела за кухонным столом и смотрела на экран своего ноутбука. Она была не жертвой. Она была бухгалтером. А бухгалтер знает: против цифр и статей не попрешь. Пора перестать плакать и начать считать риски.
Она нашла сайт юридической компании, специализирующейся на семейном праве, и записалась на консультацию на ближайшее время.
