И вдруг дверь распахнулась, и в зал ворвалась она — настоящая Маша Громова. В платье, испачканном следами пота и пыли, с букетом, который торчал из ее рук перекошенным, как флаг в шторм. Лицо яркое, глаза вспыхнули — как если бы в вакууме побывала и наконец пулей выбралась наружу.
Гриша застыл. Красивый бокал шампанского остановился на полпути ко рту, колонны света вдруг сосредоточились на ней. Настоящая Громова топталась на пороге, три раза глубоко вздохнула и шагнула внутрь.
Тишина. В зале вдруг пропал смех, музыка прервалась, тетя Рая упала на стул— и в тот же миг … опомнилась, выпила бокал с шампанским и ахнула: “Еще одна!”.
Ведущий сбился, а гости переглянулись.
Маша-настоящая шагнула к центру, в голове все пульсировало:
—Григорий, а это кто… это как?! — голос дрожал, но потрясно звучал.
Хаос: ведущий стал озираться на микрофон, гости сделали живое кольцо, тетя Рая починяла фату у неправильной Маши, мама Гриши хранила молчание пытаясь понять кто есть кто, брат Гриши просил любой воды, после хлопка водки.
Гриша вдруг взял себя в руки. Он вышел из кольца гостей, встал между двумя Машами. Глаза словно выключили свет на шум: “Я… Я не уверен, что это ошибка”.
Это прозвучало точно. Без дрожи, без оправданий. Лаконично, холодно.
Настоящая Маша опустила глаза — не от злости, от растерянности: она ехала трижды через ежики пробок, застревала в своих мыслях, обожглась жарой, вспоминала свадьбу, на которую мчалась как угорелая, и вот — она пришла. И голос Гриши в этот момент был как кондиционер в раскаленном обмене.
Гости отступили. Гриша сделал знак ведущему, и они вышли в маленький дворик — втроем. Он начал:
—Я… я думал, это невозможный идеал. Все было правильно: гости, расписан… но когда ты вошла — я понял, что правильное — это не всегда настоящее.
Настоящая Маша слушала. Думала, как представить все это родителям, соратникам по работе, самой себе. Но слез не было — была ясность: перед ней — решение, правда.
Случайная Маша стояла рядом, сжимала букет Маши-настоящей — будто хотела подарить, но не знала, кому.
Потом настоящая Маша сказала тихо:
—Прости, — и добавила — не ей, а общей тишине, — я понимаю.
Гриша кивнул. Сказал:
—Пошли? Пойми, я только сейчас понял, что все эти три года были, как бы обязаловкой по расписанию. Я правда устал от этого, — и стоял уже не жених, не заложник ситуации, а человек, которому важно вместе выбрать дорогу, — наверное то что случилось, оказалось самым правильным за все время.
Настоящая Маша кивнула. расстегнула фату. Случайная Маша отвернулась, убрала букет себе за спину — не чтобы спрятать, а чтобы не бросать. Все трое вернулись. Настоящая Маша села в машину, которую уже на скорую запустили.
Случайная Маша вышла назад — в зал, но не стала стоять и ждать аплодисментов. Она чуть подняла руку — кому-то сказала “извините” — и просто ушла.
Без слов: она не была виновата. Просто все стало слишком правдивым.
Зал ожил: кто-то закричал “горько!”, официанты снова занесли торт, а тетя Рая начала новый танец. Гриша остался в центре. Пожал руку гостям. Посмотрел, как уезжает настоящая Маша.
И увидел — дверь открылась, за ней мелькнула человеческая тень — случайная Маша — которая ушла так же тихо, как пришла.
Где-то внутри сгорели фейерверки, но снаружи зажили фонари: теплый свет, не до крахмальной официальности, а до чего-то настоящего.
И праздник продолжился, но уже без них — без брака без любви. Но с началом чего-то нового.
Маша вышла из ресторана прямо в ночь. Свет фонаря дрожат в луже, будто в воде застряла лампочка. Машин почти нет. Ветер путался в лентах, кто-то где-то пел “Младший лейтенант”. Все не про нее. Все мимо.
Она дошла до ближайшей остановке и села на скамейку. Платье белое, как страница, на которой кто-то забыл написать историю, оно уже не шуршало — просто висело на ней, вялое, как тряпка после дождя. Чужое обручальное кольцо давило на палец, мешало, как если бы не ты его выбрал, а оно — тебя.
Вдруг в этой ночной тишине в сумочке запиликал телефон.На экране —Анна.
Голос подруги будто тянется издалека, сквозь подушки и слезы, хотя там, возможно, шампанское и орехи.
— Сижу, — отвечает Маша, — все нормально.
— Ты одна? Можешь объяснить почему мы тебя не дождались.
— Анька, я просто хочу посидеть. Одной. Немного.
Мария отключила вызов, и долго смотрела на экран, будто надеясь увидеть там все ответы сразу. Потом — сняла кольцо, медленно, будто просила прощения у кого-то. Несколько секунд подержала его в ладони. Тяжелое, гладкое, слишком чужое.
Не глядя положила в карман. И только тогда почувствовала, воздух становится легче.
Мимо проезжает свадебный кортеж, белый лимузин с шарами, смеющаяся пара в окне. Девочка невеста машет рукой из машины.
Наконец она решается вызвать такси.Через десять минут ожидания, пустых мыслей ни о чем и какой то неясной грусти, подъезжает такси.
Маша тихо села , назвала свой адрес по инерции. Всю дорогу таксист молча смотрит на нее в зеркало, не решаясь заговорить, будто понимает, что не время, ни место и не случай для ночных бесед. Снаружи — город. Фонарные блики, вывески, чьи-то жизни. Все движется. Все мимо. А у нее ощущение, что вокруг нее будто вакуум.
Квартира встречает тишиной. Даже холодильник не гудит. Кошка выглядывает из-под кресла, тянется, фыркает — и снова уходит, не обращая внимание на грусть хозяйки.
Маша зашла в ванную. Холодный свет ударил в глаза — как допрос. Она потянулась к крану, включила воду, и та забилась в раковине мягким потоком, будто хотела что-то смыть не только с лица. Она умывалась долго, с нажимом, как будто стирала не макияж, а следы случайной роли, в которую втянулась, даже не проходя кастинг. Платье все еще было на ней — влажное от жары, тяжелое от дня. Не сняла. То ли из лени, то ли из странного упрямства: пусть висит. Пока оно на ней — все еще можно сделать вид, будто ничего не случилось.
Но зеркало не дает соврать. В нем — женщина в белом, невеста, но не жена, вернее, жена — только не чья-то. Просто человек, который утром был никем, а к вечеру стал главой комедии с регистрацией. Взгляд отражения — незнакомый. Чуть прищуренный. Как будто не верит, что все это — правда. Под глазами — синева усталости, на губах — ни намека на улыбку. Лицо как обложка газеты: много белого, немного шрифта, но смысл не ясен.
Маша смотрела в это отражение долго, без жалости и слез. Как вглядываются в воду, когда не уверены, плыть ли дальше. И внутри, где обычно живут ответы, звенела только тишина. Никаких “почему”, никаких “зато”, только пустое: а что теперь?
Телефон лежал на подоконнике молча, без вибрации, без вспышек, без спасения. Гриша не писал, и в этом, странным образом, было облегчение. Потому что если бы он позвонил — она бы, наверное, не смогла найти нужных слов, а может, не захотела бы.
Маша вернулась в комнату. Не раздеваясь. Легла поверх покрывала, как человек, который не собирается задерживаться — но все равно остается. Сквозь приоткрытое окно врывался летний воздух: снаружи кто-то смеялся, шуршали деревья, мимо проехала машина, затормозила. Мир продолжал что-то делать, а она — просто лежала. дышала, не загадывала, не ждала, не строила планы.
Просто лежала в платье, из которого уже ушли все слова, и, возможно, впервые за день была в этом абсолютно честна.
