Ремонт они остановили. Алексей действительно вывез вещи. Часть — на склад, часть — к матери в Подольск. Сам он исчез, будто испарился. Ни звонков, ни писем. Только однажды пришло СМС: «Я не знаю, что делать. Прости меня. Если сможешь — дай шанс».
Она не ответила. Не потому что не хотела. А потому что не могла. Боль была ещё горячей, как ожог от утюга. Не рваная, не крикливая — просто обида. Тихая. Упрямая. Которая сидела где-то между ключицами и мешала дышать.
Однажды днём в дверь позвонили.
Она как раз размораживала холодильник. В голове была каша — из планов, из дел, из «надо бы сходить в магазин». Без особых ожиданий Ирина пошла открывать, в одной футболке, босиком.
На пороге стояла Ольга Петровна.
В платье. С сумкой. На каблуках. С помадой. Как на спектакль в МХАТ. Только лицо у неё было белее простыни.
— Можно? — голос дрожал.
Ирина облокотилась на косяк, не двигаясь.
— Мне нужно поговорить. С тобой. — Ольга Петровна стояла прямо, как по линейке. — Я… я сделала плохо. Очень плохо. Но я ведь правда хотела как лучше. У вас там обои были… старые. И люстра… старая. Я думала, ты просто привыкаешь. А ты — держалась за это.
— Я не держалась, — холодно сказала Ирина. — Я жила этим.
— Понимаю. Теперь понимаю.
— Поздно. Алексей ушёл. Или ты думаешь, я его выгоняла на спор?
— С сердцем. Нервный срыв. Паническая атака. Его увезли вчера ночью. Он не говорил, но я вижу — он весь этот месяц жил на автомате. Ты его добила.
— Я? — Ирина рассмеялась. Горько. — А не ты ли бегала по моей квартире, как по полигону? Не ты ли рушила стены — буквально? Я, значит, виновата, что не захотела быть мебелью?
— Да я же мать! — вдруг вспыхнула Ольга Петровна. — Я родила его, растила, в школу водила, куртки шила, сопли вытирала! А ты кто? Жена на три года, которая ничего не поняла, кроме кружки с трещиной?
— Я — человек, у которого украли дом. — Ирина шагнула ближе. — И знаешь, что самое страшное? Что мне тебя даже не жаль. Ни тебя, ни его, ни вашего ремонта. Мне жаль только одно: что я три года жила, как сжатый кулак. Терпела, когда ты критиковала мой суп. Когда в Новый год ты вешала свой венок на мою дверь. Когда ты говорила, что «у вас в роду все с нервишками».
Ольга Петровна замолчала.
Ирина сделала ещё шаг.
— Я не хочу мести. Я не хочу вам зла. Но я не приду в больницу. Не принесу апельсины. Не спрошу, как давление. Я оставлю вас в покое. Потому что мне надоело быть хорошей.
— Ты хотела меня вырастить. Под себя. Но я не рассадник. Я человек. И я не прощаю, когда в мой дом входят с ломом и планом перестройки.
Ольга Петровна опустила глаза.
— Мы уезжаем. Снимем квартиру в Одинцово. Алексей, если поправится, останется со мной.
— Останется — его выбор.
— А я останусь здесь. С собой. С кружкой, с креслом, с теми обоями, которые вы так ненавидели. Потому что это моя жизнь. И я, наконец, её чувствую.
Ольга Петровна кивнула. И ушла.
Вечером она зашла в комнату. Открыла шкаф. Достала старый альбом с фотографиями. Бабушка. Мама. Маленькая Ирина с бантом. С бабушкой на кухне, с теми самыми шторами, которых теперь нет.
Она включила свет. Села прямо на пол. Открыла первую страницу.
И в этот момент, будто по таймеру, зазвонил телефон.
Она долго смотрела на экран. Сердце дрожало. Не от любви. От решимости.
И впервые за много лет не почувствовала вины.
