В квартире впервые за два года пахло свободой. Или одиночеством. По настроению одинаково, а по сути — небо и земля.
Татьяна молча вымыла полы. Не потому что грязно, а потому что хотелось стереть их следы. Словно вымыть не плитку, а память. Особенно с ковра в гостиной, где Людмила Сергеевна любила сидеть и «воспитывать» её в присутствии сына:
— Женщина должна быть мягкой, иначе её мужчина уйдёт к той, которая называет его солнышком!
А теперь вот мужчина ушёл. Или его ушли. Татьяна не считала. В этот раз — не жалко. Был бы поумнее, сам бы ушёл, не позорился бы с этими мамиными адвокатами, что прислали ей «досудебную претензию», отпечатанную на бланке из интернета. С ошибками. В двух словах.
Юрист Татьяны, Игорь Николаевич, смеялся, глядя на бумагу:
— Такой бред — даже на первом курсе не примут. Серьёзно, «в связи с неудовлетворительной совместностью в семейной жизни»? Кто это писал, хирург?
Развод прошёл быстро. Удивительно быстро. Андрей не пришёл на слушание. Письменно согласился. Татьяна не удивилась — он с трудом мог сказать что-то в лицо, если это не касалось того, кто в доме не закрыл балкон.
Через месяц он прислал сообщение:
«Ты права. Я не справился. Удачи тебе. Мама в больнице. Мы всё поняли».
Она не ответила. Потому что это не про справился. Это про то, что взрослые мужчины не должны быть продолжением материнской тени.
В один из дней, спустя пару месяцев, когда с квартиры сняли обои со следами её истерик, купили новую посуду (без жирных отпечатков чужих пальцев), а кот — новую лежанку (потому что старая пахла… осуждением), Татьяна встретила случайно свою бывшую подругу Ларису.
Лариса была из тех, кто «ну, я не вмешиваюсь, но…» и всегда знала, «как лучше, чтобы все были довольны». У неё был муж, двое внуков и жизнь, по её словам, «устроенная». И, конечно, мнение обо всём.
— Танюха! Ну ты даёшь! Я слышала, ты развелась? Правда? Вот это да! И как?
— Спокойно, — пожала плечами Татьяна. — Сначала у них был заговор, потом у меня — юрист. Всё как в сказке. Конец — хэппи.
— Но ты ведь любила его, да?
— Я? — усмехнулась Татьяна. — Любила. До тех пор, пока не поняла, что у нас на троих любовь: я, он и мама его. А на троих — это уже оргия, а не семья.
— Тань… А не страшно? Одна?
Татьяна посмотрела в окно. Лето. Улица гудела машинами. Люди шли, дети кричали, у кого-то звенела бутылка в пакете.
— Страшно — когда ты живёшь с двумя взрослыми, а чувствуешь себя девочкой, которой всё время говорят, что она делает что-то не так. Когда в своём доме тебе напоминают: «мы тебя потерпим, но будь благодарна». Вот это страшно. А одна — не страшно. Это просто честно.
Лариса замолчала. Потом сжала губы. — Я вот тоже иногда думаю… если бы не внуки…
— А ты не думай, — пожала плечами Татьяна. — Живи. Но если начнут оформлять твою квартиру — знай, это не любовь. Это налогообложение чувств.
Вечером, устроившись с бокалом красного на балконе, она достала из шкатулки старые серьги. Те, что мать дарила на двадцатипятилетие. Маленькие, золотые, с бирюзой. Их хотела примерить Людмила Сергеевна, когда думала, что всё уже в её руках. Как и жизнь Татьяны.
Татьяна надела их. Посмотрелась в отражение стекла.
— Красотка, — сказала себе тихо.
— Сама теперь всё. И сама — себе.
Она встала. Подошла к ноутбуку. И открыла вкладку — «Недвижимость за границей».
Италия? Испания? Или Сочи для начала?
Нет, не потому что «убежала». А потому что свободная женщина имеет право выбирать, где ей просыпаться, с кем, и главное — с каким настроением.
На экране появилось объявление: «Небольшой дом у моря. Панорамные окна. Без мебели. Под себя».
Под себя. Звучит прекрасно.
Последнее сообщение от Андрея пришло через полгода. «Мама умерла. Я теперь совсем один. Ты иногда вспоминаешь меня?»
Татьяна долго смотрела на экран. Потом медленно напечатала:
«Ты теперь один. А я — наконец сама. И этого достаточно».
В доме, впервые за долгое время, было не просто тихо. Было — спокойно.
