— Вика, ты что, грибы не промыла? — она заглянула в сковородку. — Кто ж так делает?!
— Любовь Павловна, я все сделала как надо, — Вика старалась говорить ровно. — Садитесь, сейчас будем есть.
Но тетя Люба не унималась. Она начала рассказывать, как надо «правильно» жарить мясо, пока Вика носила тарелки. Григорий Иванович, усевшись во главе стола, заявил:
— Вика, ты бы у Любы поучилась. Она у нас хозяйка что надо.
Вера, как обычно, сидела в телефоне, но вдруг подняла голову.
— Мам, тут мясо сухое. Есть вообще невозможно.
Вика замерла. Она смотрела на них — на тетю Любу, которая копалась в ее посуде, на Григория Ивановича, который развалился, как барин, на Веру, которая даже не сказала «спасибо». И вдруг поняла, что больше не может.
— Хватит, — сказала она громко, и все обернулись. Вика поставила тарелку на стол и выпрямилась. — Я неделю вас кормлю, убираю за вами, терплю ваши замечания. А вы даже спасибо не сказали. Хотите семейный ужин? Готовьте сами. Я больше не буду.
Тетя Люба открыла рот, но Вика ее перебила.
— Любовь Павловна, я вас уважаю, но это мой дом. Я не обязана вам прислуживать. Хотите мосты смотреть — смотрите. Но я не ваша прислуга.
Григорий Иванович нахмурился, отложив вилку.
— Вика, ты чего это? Мы ж родня, приехали в гости. А ты так с нами?
— А вы как со мной? — Вика посмотрела на него, чувствуя, как голос дрожит. — Вы в моем доме хозяйничаете, вещи разбрасываете, еду критикуете. Я устала.
Саша, молчавший до этого, встал рядом с ней.
— Любовь Павловна, Григорий Иванович, Вика права. Мы вас приняли, как смогли. Но если вам не нравится, можете в гостиницу переехать.
Повисла тишина. Вера фыркнула, но ничего не сказала. Тетя Люба, покраснев, начала что-то бормотать про «неблагодарных», но Григорий Иванович ее остановил.
— Ладно, Вика, не горячись, — сказал он, кашлянув. — Мы, может, и перегнули. Давай поедим, что есть, и не будем ссориться.
Но Вика покачала головой.
— Нет. Я хочу, чтобы вы уехали. Сейчас. Я больше не могу.
Она повернулась и ушла в спальню, оставив их за столом. Саша последовал за ней, закрыв дверь.
— Вика, ты уверена? — он сел рядом, глядя на нее. — Они же твоей маме все расскажут.
— Пусть рассказывают, — Вика смотрела в потолок. — Я не хочу жить так, будто я им что-то должна. Это мой дом, Саша. И я хочу, чтобы он был моим.
Родственники собирали вещи. Тетя Люба, поджав губы, бросила на прощание:
— Вика, ты еще пожалеешь. Родня — это святое.
Вика ничего не ответила. Она стояла в прихожей, глядя, как они уходят. Когда дверь закрылась, она почувствовала облегчение, но в груди осталось что-то тяжелое. Она знала, что мама будет в ярости, что родня в деревне будет шептаться, что она «выгнала своих». Но в тот момент Вика не была уверена, что поступила правильно — или что это вообще конец. Она посмотрела на Сашу, который молча обнял ее, и подумала, что, может, когда-нибудь они с тетей Любой поговорят. А может, и нет. Но сейчас ей хотелось только тишины.
