— Итак, — нотариус, женщина лет пятидесяти, с идеально ровными бровями (рисованные, конечно), открыла папку, — Надежда Павловна Завьялова, ваша родная тётя, скончалась третьего числа. Завещание составлено в присутствии двух свидетелей, заверено полгода назад. Наследует… — тут она прищурилась и чуть кивнула, — полностью вы. Квартира на Мосфильмовской, трёшка. Гараж. Вклад в Сбербанке. Всё. — Алена, ну ты пойми, я ж не из вредности… — голос Ларисы Петровны лился тягучим медом, таким, знаете, засахаренным, которым уже и не намажешь — только зубы склеит.
Алена молча смотрела на неё, сжав губы в тонкую полоску. Хотелось заорать, хлопнуть дверью, схватить её за плечи и встряхнуть так, чтобы у дамы, наконец, в голове что-то прояснилось. Но держалась. Пока держалась.
Два месяца. Ровно два месяца прошло с того самого дня, когда Виктор с сияющими глазами сообщил:
— Лёнчик, маме пока надо пожить у нас. Ну, временно. Ты ж понимаешь… у неё ремонт.
Алена тогда, как дура, поверила. Временное, значит. Ну, поживёт недельку-другую. А что, люди взрослые, ремонт — дело святое. Не на улицу ж ей идти.
Ой, как она ошибалась.
За эти два месяца её аккуратная, уютная, построенная по миллиметрам жизнь превратилась в филиал дурдома имени Ларисы Петровны.
Виктор… Ну что Виктор. Мягкотелый, как подушка из Икеи. Он умудрялся на лету поддакивать сразу двум женщинам — матери и Алене — и, кажется, сам уже не понимал, кому он на самом деле поддакивает.
— Лёнчик, ну маме сложно. Она одна всю жизнь, ей тяжело. Ну ты же понимаешь…
Понимаю. О, как понимаю. Особенно после вчерашнего.
Вчера Алена обнаружила, что её банковские документы, все эти ИНН, СНИЛСы, договор на квартиру — лежат вовсе не в верхнем ящике её стола, где они жили последние пятнадцать лет, а аккуратно уложены в коробку из-под обуви в гостевой спальне. Спальне, которая чудесным образом стала… спальней Ларисы Петровны.
— Я убрала всё, что валялось не на месте, — Лариса Петровна поправила свою кофточку цвета «разбитая надежда». — В доме должна быть система. А у вас тут… хаос.
Алена сглотнула, сжала кулаки, чтобы не залепить этой системе по её накрашенному лицу, и прошипела:
— Вы вообще понимаете, что залезли в чужие документы?
— Не понимаю, — хмыкнула Лариса Петровна. — Какая я тебе чужая? Я тебе практически мать!
— Вот именно! — глаза Ларисы Петровны заискрились победным блеском. — А значит, и тебе мать. Пока, конечно, ещё не официально, но… всё впереди.
В этот момент в коридоре нарисовался Виктор. Он, как обычно, сделал вид, что ничего не слышит, почесал затылок и пробормотал:
— Ну, Лёнчик… Мама права… порядок в доме — это важно.
Алена вдохнула. Выдохнула. И пошла на кухню — посуду мыть. Не потому что грязная, а потому что если сейчас не занять руки — точно что-нибудь разобьёт. Или кому-нибудь. Об голову.
А на кухне уже благоухало. Причём таким душком, что у Алены скулы свело.
— Плов, — сообщила Лариса Петровна, войдя следом. — Настоящий узбекский плов. С бараниной. Витя любит.
Алена чуть не застонала. Плов. Опять этот чёртов плов! За два месяца — пять раз. С бараниной, с курицей, с говядиной, один раз вообще с печенью. И каждый раз — кастрюля размером с ванну.
— Лариса Петровна… Виктор вообще-то вегетарианец последние три года, — не выдержала Алена.
— Господи, Лёна, ну ты глупости не говори. Это ты его на свои эти модные диеты подсадила. Мужику мясо нужно. Белок, понимаешь? Белок!
В этот момент Алена поняла, что у неё начинает дёргаться левый глаз. Ну, знаете, так… нервно. Симпатично. А главное — перспективно. До нервного тика рукой подать.
— Кстати, — между делом бросила Лариса Петровна, нарезая морковку кубиками, а не соломкой, как положено в настоящем плове (грешна, Алена загуглила, чтобы хоть как-то спорить с этой гастрономической тиранией), — я тут подумала. Твои шторы в гостиной — кошмар, конечно. Старая тряпка. Я их выбросила.
— ЧТО?! — голос у Алены скакнул на октаву выше.
— Ну а что? — пожала плечами Лариса Петровна. — Я в «Леруа» купила нормальные. Практичные. Серые. Под бетон.
— Под… — Алена сглотнула. — Под бетон, говорите? Ага. Красиво.
— Современно, — важно кивнула Лариса Петровна. — Не то что эти твои… в цветочек. Фу. Как в деревне у покойной тёти Нюры.
И тут вошёл Виктор. С пакетом из «Пятёрочки».
— Лёнчик, мам, я принёс… — он оглядел напряжённую сцену, втянул голову в плечи. — Чё случилось?
Алена медленно, очень медленно повернулась к нему.
— Виктор… — голос её был ядовито-спокойным. — Твоя мама выбросила мои шторы.
Виктор замялся. Покрутил пакет в руках. Смотрел то на мать, то на Алену.
— Ну… Лёнчик… Ну, может, и правда… новые шторы не помешают…
— Ты… — Алена аж споткнулась о слова. — Ты серьёзно? Ты это сейчас серьёзно?
Виктор сделал виноватое лицо. Губы дрогнули.
— Мамка просто хотела… ну, как лучше…
— Мамка. Понятно. Всё понятно.
Но апофеоз настал вечером.
