— Ты понимаешь, я руку поднять не могу… Даже ложку… И этот ваш Сергей… Он ничего не умеет! Я как курица с отрубленной головой!
— Галина Петровна, — медленно произнесла Настя, — вы же говорили, что я вам не родня. Что я тут никто. — Да, но сейчас ты ведь жена моего сына! Ты не можешь быть такой бессердечной! — Я уже бывшая. Подписала бумаги. — Что?! — Сергей не говорил? — с тонкой усмешкой. — Он сам всё принес. — Это всё ты! Ты разрушила мою семью!
Настя сняла телефон с уха. Не отключила — просто положила рядом. Пусть орёт в пустоту. Пусть услышит, как тихо в квартире без неё.
На следующий день в дверь позвонили.
— О, икона! — раздался голос Ирины, когда увидела Настю в халате с крошками и в тапках, не первой свежести. — Гляжу, прямо в духе женских монастырей. Покаянных.
— Заходи, монахиня. С кофе. Только не обличай.
— Я с кефиром. Кофе у тебя подорожал. — Ира скинула кеды и направилась на кухню, как к себе домой. — Ну, чё. Как ты?
— Как гвоздь, что торчит из стены. Все на него натыкаются, но выбить — жалко.
— Звонил. Молчит в трубку. Дышит. Я молчу в ответ. Кто первый сдохнет — тот проиграл.
— Вот не знаю… — Настя села рядом, взяла кружку с трещиной. — Я устала. Я, понимаешь, хотела жить. Не воевать. Не строить траншеи. Просто жить. Чтобы утром чай, вечером сериал и никто не храпит под боком, кроме кота. А у меня — фронт.
— Хочешь — будешь жить. Не хочешь — опять туда. В казарму имени Галины Петровны.
Настя усмехнулась. — Она кстати руку вылечила. Уже фотографирует свой гипс на фоне самовара.
Неделю спустя на пороге появился он. Без звонка. В руках — пакет из «Пятёрочки» и глаза побитого барбоса.
— Привет. Я тут… Купить хотел тебе… йогурты. Твои. Абрикосовые.
— Ты ж ненавидишь абрикос.
— Ну… — он почесал шею. — Учусь любить то, что любишь ты.
Они стояли в тишине. Тишина была густая, как шпаклёвка. Заполняла все щели.
— Я… Настя, я думал, смогу быть между вами. Но не смог. Я всё понял. Я слабый.
— Знаешь, Сергей… Я сильная. Но больше не хочу быть. Надоело тянуть. Мне 52. Я хочу, чтоб обо мне заботились, а не я всех тащила, как реанимацию на себе.
Он подошёл ближе. Протянул руку.
— Я не прошу снова начать. Просто… можно посидеть рядом?
Она посмотрела на него. Долго. Впервые за всё время — по-настоящему. Не на мужа. Не на сына Галины Петровны. А на мужчину, с которым прожила десять лет. Хороших, плохих — неважно.
— Садись. Только не храпи. И пакет на пол — плитка новая.
Он сел. Тихо. Осторожно. Как будто боялся спугнуть покой.
Позднее, в темноте, Настя лежала на полу, уткнувшись в одеяло. Сергей спал на диване. На полу — его пакет. Абрикосовый йогурт потёк.
Может, они всё ещё могли быть. Только — другими. Без жертв, без давления, без войн. Или хотя бы — честными в своих слабостях.
— А знаешь, — прошептала она в темноту. — Я ведь тоже слабая. Просто лучше это скрывала.
