«Знаешь, Денис… Мне всё равно, как она говорит. Мне важно, как ты молчишь» — прошептала Ульяна, уходя навсегда из его жизни

— Мам, хватит, — выдохнул Денис.

— Ты же сам говорил, что ей тяжело, бизнес нестабильный. Мы не враждебны, мы просто хотим, чтобы вы шли вместе. А не каждый в свою сторону. А то сейчас все развелись, и всё. Начинают жить заново в сорок. А потом — что? Сидят на лавочке, одни, как сорные кусты.

— О как, — усмехнулась Ульяна. — Спасибо за прогноз. Очень душевно.

Она поднялась. Спокойно, без резких движений. Как хирург, закончивший сложную операцию.

— Денис, поехали домой.

Он не сразу встал. Помедлил. Посмотрел на мать, потом на неё.

— Уль… ну ты же знаешь, она просто волнуется. Говорит, как умеет. Не обижайся.

Она смотрела на него, и внутри всё опустело. Не было гнева. Ни обиды. Только ледяное разочарование. Словно сидела на пустом вокзале и поняла — поезд не придёт. Никогда.

— Знаешь, Денис… Мне всё равно, как она говорит. Мне важно, как ты молчишь, — прошептала она.

Потом был подъезд, вечерний город, и такси, в котором она наконец разревелась. Молча. Без истерики. Слёзы текли по щекам, по подбородку, и капали на кольцо, которое теперь казалось ненужным предметом.

Ульяна не была слабой. Но в ту ночь — она поняла: любовь без уважения — не любовь. Это удобство. И привычка. А она никому не обязана быть удобной.

Ей 43. У неё бизнес, руки, мозги и достоинство. И если за это её презирают — это не её проблема.

— Уль, ну подожди… Давай спокойно обсудим, — Денис шагал за ней по коридору, будто собака, которую выгнали с дивана. — Ты же знаешь, я не хотел тебя обидеть. Просто… ну у нас с мамой — особенные отношения.

— Особенные? — Ульяна резко обернулась. Голос дрожал. Не от истерики — от усталости. — Это когда она публично сравнивает меня с вашей соседкой-биологом и спрашивает, не на помойке ли я выучилась маркетингу?

— А ты преуменьшаешь.

Она скинула пальто, бросила сумку на стул и пошла на кухню — включать чайник. Руки дрожали. Накатила злость, такая, что хотелось швырнуть эту проклятую фарфоровую вазочку, которую Галина Павловна подарила «на годовщину». Ульяна никогда её не любила — слишком приторная. Как сама свекровь.

— Слушай, ну давай без эмоций, а? — Денис сел за стол, скрестив руки. — Мамой она останется, понимаешь? Она не меняется. Но можно ведь… ну, договориться. Построить мосты.

Он вздохнул. Глубоко. Как человек, уставший от женской логики, от этих «вечно недовольных» и «слишком чувствительных». Ульяна это знала. И ненавидела — не его, а себя, за то что знала.

— Ты могла бы попробовать быть… ну, мягче, — проговорил он, не глядя на неё. — Помнишь, ты сама говорила — семья это работа.

— Я не говорила, что работа — это ползать на коленях, — ответила она тихо, почти ласково. — Я не нанималась быть вашей домашней бутафорией. Я — человек, Денис. И я устала от этих манипуляций в перчатках.

Следующий вечер принёс развязку. Или пролог к ней.

Денис вернулся с выражением лица, с которым обычно приносят «важный разговор». Сел на диван, потер переносицу, как будто собирался зачитать решение коллегии академиков.

— Уль… Послушай. Есть предложение. От мамы и отца.

— Ну давай, — она накинула кардиган, будто для защиты. — Только ты сразу скажи: оно будет унизительным или просто странным?