— Я ж всё понимаю, Мариш. Но ты пойми — маме там тяжело. Холод, сырость, давление скачет, — голос Олега в трубке звучал как будто с прокуренным участковым сочувствием, в котором искренности было ровно на чайную ложку, — неужели тебе не жалко старого человека?
Марина уронила ложку в недоеденный салат и уставилась в стену. Знакомый приступ мигрени подполз с затылка. В квартире было тихо — кроме стиральной машины, урчащей на отжиме, и голосов новостей из телевизора в соседней комнате. Этот звонок она ждала. Или боялась. Или предчувствовала — как чувствуют хруст в колене за секунду до падения.
— Олег, ты серьёзно? — сказала она медленно, чётко, словно проговаривая для глухого. — Ты сейчас предлагаешь мне… отдать свою квартиру… твоей матери?
— Да не «отдать»! Просто временно пожить, — Олег быстро закашлялся. — Мы бы к ней перебрались, ты же знаешь, дом большой, тёплый. А мама бы пожила в городе, подлечилась, телевизор нормальный посмотрела…
Марина фыркнула и встала. Пройдя по коридору в свою кухню — нет, не «свою» с точки зрения брака, а свою по всем платежам, ипотекам, нервам, — она включила чайник. Как всегда, на автомате. Горячая вода — противоядие от дурных мыслей.
— Подлечилась, ага. А кто ей будет готовить, стирать, носки по ящикам сортировать? Кто будет терпеть, что у неё давление, печень, соседка дура, а магазин далеко? Кто будет слушать, как она «пожертвовала жизнью ради сына»? Я?!
— Ты преувеличиваешь, Марин.
— А ты преуменьшаешь. И давно.
Тишина в трубке повисла с напряжением дешёвого провода. За окном накрапывал мелкий дождь, на стекле пульсировали капли, как на мониторе сердцебиения.
Олег вздохнул. Она даже почувствовала это дыхание — не телефонное, а живое, рядом, в затылок. Привычка.
— Ну послушай, родная. Ты же не хочешь, чтоб мама в больницу попала, правда? Она ж не просит ничего страшного. Просто… место. На время.
— Ты меня слышишь? Она просит мою жизнь. Место — это не просто квадратные метры, Олег. Это моя свобода, мои стены, мой чайник. Она хочет, чтобы я ушла, чтоб она пришла. И ты с ней.
— А если бы у нас родился ребёнок, ты бы тоже так цеплялась за стены?
Вот она. Реплика-нож. Прямая. В печень. В знание, что детей у них так и не было. Потому что он «не готов», «ещё не время», а когда «время пришло», у неё нашли миому. Он молчал тогда. И теперь — не молчит.
— Ты только что сравнил собственную мать с гипотетическим младенцем, которого у нас никогда не будет? Красиво, Олежек. Прямо по учебнику подлости.
— Ты перекручиваешь. Всё, как всегда. Твоя правда, твоя квартира, твои границы. А я где в этой жизни, Марин? Я! Муж твой! Или уже нет?
Она молчала. Но в ней что-то треснуло. Глубоко, без звука. Как стекло в термосе — снаружи ещё целое, а внутри всё рассыпалось.
— Ты давно не муж, Олег. С тех пор как начал быть сыном мамы, а не человеком рядом со мной.
Он что-то бормотал ещё, но она отключила звонок.
