Они уставились друг на друга, как два персонажа плохого спектакля, которых внезапно выдернули из репетиции и поставили на сцену.
Лиза всё поняла. По взгляду. По сдавленному вдоху Романа. По растерянности Натальи. По мгновенной смене интонации: от уверенной до виноватой.
— Значит, ты — её муж? — медленно сказала Наталья. — Жена. Дом. Дочка. И я… вся эта сказка — была на фоне?
— Наташ, подожди. — Роман поднял руки. — Это всё не так. Я собирался тебе сказать…
— Что? Что ты подлец? — Наталья схватила сумку. — Мне не нужны объяснения.
— А я? — Лиза стояла с полотенцем в руках, будто с белым флагом. — Мне нужны объяснения?
— Лиз, я… — Роман шагнул к ней.
— Не трогай. Не подходи. — Голос у Лизы дрожал. — Вы оба… Уходите.
Наталья бросила на Романа последний взгляд и быстро вышла. Стук каблуков по коридору, хлопок двери.
Роман остался. Стоял посреди кухни, виновато опустив голову.
— Я не знал, что она придёт. Клянусь.
— Конечно, не знал. — Лиза села. Руки дрожали. — А сколько это длится?
— Семь месяцев, — тихо сказал Роман.
— А я… Я картошку жарила. Сидела с ней, смеялась, пила… И всё это время она была твоей любовницей.
Он опустился на табурет напротив.
— Я дура. — Лиза смахнула слёзы. — Но ты ещё глупее. Ты разрушил то, что мы строили. Ради чего?
И в этой тишине, среди запаха жареного масла и горького вина, Лиза поняла: всё действительно разрушено.
Наутро Лиза проснулась в пустой спальне. Подушка рядом была холодной — Роман не возвращался. Только его зарядка осталась в розетке, как крошечная память о присутствии.
Она лежала, не шевелясь, уставившись в потолок. Слова из вчерашнего вечера будто обрушивались заново: «семь месяцев», «любовница», «мечта всей жизни». И всё это было в её доме, за её столом, перед её дочерью.
На кухне кто-то шуршал. Наверное, Лика. Лиза встала, натянула халат и пошла туда.
— Мам… — Лика обернулась от плиты. Она жарила яичницу и старалась держаться бодро, но по лицу видно — не спала почти. — Я слышала. Всё.
Лиза кивнула, налив себе воды. Руки дрожали. Вода пролилась на стол. Лика подала салфетку.
— Он звонил, — сказала Лика. — Я не брала. Но… мам, он правда сожалеет. Он стоял под подъездом до двух ночи.
— Пусть теперь сожалеет. В одиночестве.
Лиза задумалась. Сердце разрывалось. Но память не отпускала. Слишком многое было сказано. Слишком многое — сделано.
— Я пока не знаю, — честно ответила она. — Я вообще ничего не знаю.
В тот день Роман не пришёл. Но на следующее утро — стоял у двери. С чемоданом. В глазах — усталость, в руках — коробка с какими-то вещами.
— Я не прошу простить. Просто… можно я побуду дома? Пару дней. Лике нужен отец.
Лиза открыла дверь. Молча. Он вошёл, как посторонний — медленно, виновато.
Дочь его обняла. А Лиза отвернулась.
Прошла неделя. Они жили под одной крышей, но не касались друг друга. Роман пытался помогать — мыл посуду, забирал Лику из школы, варил кофе, как раньше. Но всё это выглядело жалко. Натужно. Неправдиво.
— Он как будто хочет вернуть то, что уже не вернуть, — сказала Лиза подруге по телефону. — А я не знаю, хочу ли.
— Так узнай, — сказала та. — Посмотри на себя. Представь свою жизнь без него. Хочешь?
А вечером, разбирая бельё, она нашла его рубашку. Ту самую, в которой он однажды признался ей в любви на прогулке, промокнув под ливнем. Рубашка пахла знакомым — домом, прошлым, теплом. Но и чем-то чужим — будто уже не её вещь.
Она спрятала её в ящик. И пошла спать в отдельную комнату.
Через пару дней Лиза пошла в супермаркет. Та же полка с вином. Та же корзинка. Всё — как в тот день. Только теперь всё было другим.
Они встретились взглядом.
— Лиза… — Наталья сделала шаг ближе. — Я… не знала. Правда.
— А если бы знала? — спокойно спросила Лиза.
— Я бы не пришла. — Наталья опустила глаза. — И всё равно бы с ним встречалась. Прости. Я не святая.
— Ты его любишь? — вдруг спросила Наталья.
Наталья на мгновение замерла.
— Уже нет. После того, как он меня вычеркнул за один день — нет. Он трус. Мямля. Хотел, чтобы я всё сделала за него. Даже разрушила его брак.
— Наверное, врал, что любил. — Наталья улыбнулась. Грустно. — Ты знаешь, у нас был один вечер — такой, как я хотела. А потом — всегда враньё. Мне было стыдно. А ему — нет.
