Телефон молчал несколько минут, затем пришло новое сообщение: «Мама говорит, что ты не разбираешься в готовке. Она делает котлеты по особому рецепту отца».
Ольга уставилась на экран телефона. Вот оно что. Святая тетрадь с рецептами, о которой она уже столько слышала. Папина тетрадь. Та самая, с которой Елена Ивановна не расставалась с тех пор, как овдовела четырнадцать лет назад.
«Хорошо. Только пусть не ждет, что я буду есть. У меня встреча с клиентом вечером, вернусь поздно», — написала она, хотя никакой встречи не планировалось.
Вечером, вернувшись домой после затянувшегося обеда с подругой, она тихо открыла дверь квартиры. В коридоре горел приглушенный свет. Она осторожно разулась, стараясь не шуметь, и прошла на кухню за стаканом воды.
На столе, накрытом льняной салфеткой, стояла тарелка с остывшими котлетами и записка, написанная аккуратным почерком Елены Ивановны: «На случай, если проголодаешься».
Ольга смотрела на эту заботу и чувствовала, как внутри нарастает раздражение. Почему все эти маленькие жесты заботы ощущались как попытка контроля? Почему каждое действие Елены Ивановны казалось таким удушающим?
Из комнаты Сергея доносился приглушенный смех — он и его мать смотрели какое-то старое советское кино. Ольга взяла стакан воды и прошла в их с Сергеем комнату. Вещи были разложены с пугающей аккуратностью — явно не так, как она их оставляла утром. Ольга заметила, что ее блузка, брошенная на спинку стула, теперь висела в шкафу, выглаженная и накрахмаленная.
Она опустилась на край кровати, чувствуя себя чужой в этом доме, где даже ее личные вещи не принадлежали ей полностью. Телефон снова завибрировал — сообщение от Сергея: «Ты вернулась? Мы смотрим «Иронию судьбы», присоединяйся».
Как будто ничего не произошло. Как будто не было этих трех недель постоянных замечаний, вторжений в личное пространство, негласной борьбы за влияние на Сергея.
«Устала, лягу пораньше», — ответила она.
Через несколько минут дверь приоткрылась, и Сергей заглянул в комнату.
— Привет, — он виновато улыбнулся. — Как встреча?
— Нормально, — коротко ответила Ольга, не глядя на него.
Сергей прошел и сел рядом.
— Мама говорит, ты обиделась из-за котлет?
Ольга резко повернулась к нему.
— Серьезно? Мы будем обсуждать котлеты? Не то, что она перебирает мои вещи? Не то, что она решает, что мы будем есть, не спрашивая меня? Не то, что она постоянно критикует все, что я делаю?
Сергей растерянно заморгал.
— Она просто хотела помочь…
— Помочь? — Ольга понизила голос, чтобы их не услышали через стену. — Помочь — это когда спрашивают, нужна ли помощь, Сережа. А не когда берут и решают все за тебя.
— Она привыкла заботиться…
— О ребенке! А ты уже не ребенок, тебе двадцать четыре! — Ольга встала и начала мерить комнату шагами. — Я думала, мы начинаем жить вместе, строим свою семью. А вместо этого я просто переехала к твоей маме, и мы живем по ее правилам.
Сергей потер висок — жест, который появлялся всякий раз, когда он нервничал.
— Это временно, пока мы не соберем на первый взнос…
— Серёж, дело не в деньгах! А в том, что ты не можешь сказать своей матери «нет». Я твоя девушка или кто? Мы вообще пара? Почему я чувствую себя лишней в твоей жизни? Почему она решает все за нас обоих?
Он беспомощно развел руками.
— Ты преувеличиваешь… Мама просто заботливая…
Ольга остановилась перед ним.
— Вот что. Либо мы съезжаем и снимаем квартиру, либо я возвращаюсь к родителям. Так дальше продолжаться не может.
