— Вот что, — сказала она, даже не поздоровавшись. — Так дело не пойдёт. Ты что себе позволяешь? Это же дети. А ты — бессердечная. Ни капли жалости. Ни стыда.
— А вы — в своём уме? — Ольга прижала полотенце к мокрым рукам — мыла окна, когда та появилась. — Я никому ничего не должна. Ни жалости, ни метров.
— Ты — жена моего сына! — повысила голос Раиса. — Значит, часть семьи. А семья должна помогать. Делиться. Поддерживать.
— Так пусть ваша дочь делится. Или вы. Своей пенсией. Своей жилплощадью.
— Мы с ней и так на головах друг у друга. Ты даже не представляешь, как мы там живём.
— И не хочу. Я представляю, как я живу. И жить хочу дальше — одна. Без табунов. Без поучений. И уж точно без вас.
— Ты же не навсегда. — Раиса вдруг стала ласковее. — Ну пусть они хоть пару месяцев. Пока Ира на ноги не встанет. Ты что, враг детям?
Ольга кивнула на окно:
— Видите вон ту берёзу? Если на ней вырастут ананасы, то и Ира встанет на ноги. А пока нет — пускай решает свои проблемы сама.
Раиса ушла молча. Оставила на полу ковер — «из Киргизии, хороший, ручной работы» — и мимолётный взгляд, полный презрения.
Через три дня Ольге позвонили с незнакомого номера.
— Добрый день. Это с вами говорит Людмила Ивановна, двоюродная тётя Сергея. Я просто хотела сказать… Вы поступаете неправильно.
— Простите, кто вы? — Ольга уже чувствовала, куда клонит разговор.
— Я старший человек в семье. И мне больно видеть, как вы разрываете родственные узы. Вы должны понимать, что квартира — это всего лишь стены. А семья — она навсегда.
— Я рада, что у вас такие философские взгляды. Только, знаете, у меня семья — это когда не лезут в твою жизнь без стука.
— Молодой человек… Сергей… он страдает.
— А я, по-вашему, кайфую?
— Просто подумайте. Может, стоит пересмотреть своё отношение?
— Уже пересмотрела, — Ольга повесила трубку.
К вечеру ей пришло письмо.
Заявление от Ирины. О признании её «фактической проживающей» на данной жилплощади. Пункт 2, пункт 3, алименты, дети, несовершеннолетние — всё, как по учебнику.
И подпись Сергея — как свидетеля, что она «разрешала им временно проживать».
Ольга просто села на пол.
Холодный линолеум под ногами, телефон в руке, пустота в голове. Не злилась. Не плакала. Просто сидела. Будто вдруг вся её жизнь оказалась не в этой квартире, не в ремонте, не в телевизоре на тумбочке, а в чужих бумагах.
Там, где вместо любви — подписи. Вместо поддержки — иски. И вместо мужа — предатель.
На следующий день она поехала к юристу.
— Ситуация, к сожалению, не уникальная, — сказал тот, крутя шариковую ручку. — Семья. Наследство. Жильё. У вас документы в порядке?
— Всё на меня. Дарственная. Завещание. Наследство открыто по всем правилам. Регистрация на меня. Никто не прописан.
— Тогда шансы отличные. Главное — не пускайте никого обратно. Ни Иру, ни детей, ни Сергея. Если хотя бы день поживут — начнётся процесс выселения через суд. А так — вы хозяйка.
— А морально? — спросила Ольга вдруг. — Я хозяйка, но мне в этой квартире уже дышать тяжело.
— Морально — покупайте кактус и вина. От морального спасения в нашей стране пока законов не придумали.
Вечером Сергей стоял у двери. С сумкой. Один.
— Я подумал, — сказал он, опуская глаза. — Мы перегнули. Мамка… Ира… Я не должен был. Просто всё как-то понеслось. А я не умею…
— Ты не умеешь выбирать, Сергей, — перебила она. — Потому что хочешь, чтобы все тебя любили. Чтобы всем было удобно. Только вот это не жизнь. Это жонглирование. Когда-то обязательно уронишь.
— Поздно. Уже суд. Уже адвокат. Уже ковёр киргизский воняет на балконе. Уже ты — не мой.
