— «Я ухожу не из-за денег. Я ухожу, потому что ты их всегда отдаёшь кому-то, кроме меня. А я — будто в очереди за твоим вниманием. И всё время в конце.»
Она выключила телефон и впервые за много недель почувствовала себя… собой.
Наутро — звонок. Конечно. Кто ещё может звонить в восемь утра субботы, как не Ольга Петровна?
— Алина, здравствуй. — Голос был липкий, как разлитый варенье. — Игорь сказал, ты в гостинице. Какой же это позор…
— Позор — это когда вы вечно мне звоните, только если деньги нужны. — Алина села на кровати, натянув на себя простыню. — Что случилось?
— Ничего. Просто подумала — вдруг ты остыла. Поговорим по-человечески. Я не враг вам, Алиночка. Просто в жизни всякое бывает…
— Ольга Петровна, — прервала её Алина. — Мы поговорим по-человечески, когда вы однажды позвоните не со словами «помоги», а «как ты?»
— Ну ты же у нас гордая. Самодостаточная. Такая вся… холодная.
— А вы — как всегда, с тонким комплиментом. До свидания.
На третий день гостиничного отдыха Алина зашла в ювелирный. Не за кольцом. Просто так. Себе — на память. Купила серьги. Маленькие, золотые. Такие, какие никогда бы не одобрила свекровь: «Дешевка, как из рынка».
Она улыбнулась своему отражению. Без макияжа. С синяками под глазами, но настоящая.
Свобода не всегда выглядит глянцево. Иногда — как утро с кофе из автомата и звонком от свекрови, который ты не берешь.
— Ты не понимаешь, Алина, мы же ничего у тебя не просим навсегда! — Игорь нервничал, мял салфетку в руках, как первоклашка на приёме у стоматолога. — Просто… займ. На месяц. Максимум два.
Они сидели в кафе у торгового центра. Вокруг было много стекла, много людей и ни капли уюта. Столик у окна, куда он её вызвал, был не свиданием, а заседанием арбитражного суда. Только без адвокатов и без кофе со сливками.
Алина кивнула. Медленно. — Я поняла. Просто займ. И снова на словах. И снова без расписок. Как с твоим братом. Как с той кофейней, которую мама открыла «в честь новой жизни», а закрыла через восемь месяцев.
— Да что ты заладила — мама, мама… — Игорь откинулся на спинку стула и сжал виски. — Она не вечна, понимаешь? Она и так уже на таблетках. Давление, нервы, врачи… ты чего добиваешься? Чтобы у неё случился инсульт?
— А у меня не может случиться, да? — перебила Алина. — Мне-то, видимо, можно без сна, без отдыха, без поддержки? Ты не задумывался, что если кто-то постоянно должен помогать, то, возможно, другим стоит научиться хотя бы не мешать?
Игорь отмолчался. За окном серая женщина в белой шапке с собакой прицепилась к урне — выискивала, что бросили зря. Алина вдруг подумала: а ведь и правда — люди, которым вечно надо, узнают друг друга с первого взгляда.
— Я не против семьи, Игорь. Я против того, что ты каждый раз кладёшь мои интересы на алтарь своих долгов. Даже не своих. Матери. Брата. Собачки с почечным заболеванием.
— Опять ты издеваешься! — вспылил он. — Всю жизнь смеёшься, ерничаешь, из каждой ситуации — острота. А я, между прочим, стараюсь… хоть что-то делаю!
— Что ты сделал? — она наклонилась к нему. — Что конкретно ты сделал за последний год? Сидишь у матери, работаешь вон там, временно. А платёж по ипотеке кто закрывает? Кто?
Он молчал. Сжимал губы. А потом вдруг выдал:
— Да потому что ты карьеристка, Аля. Всё тебе — победы, премии, начальство… Всё в жизни — как в Excel. А я живой человек! Я не могу по табличке жить, как ты!
Алина хмыкнула. Очень спокойно. Очень устало.
— Я не в Excel живу. Я живу в реальности. Где за электричество платят не эмоциями, а деньгами. Где ипотеку списывают с карты, а не с надежд. И если ты — живой человек, то почему я рядом с тобой себя живой не чувствую?
Она ушла первой. Он не догонял. Только смотрел, как она в сером пальто — не новом, кстати — села в такси, не обернулась, не позвонила. Она даже чашку не допила. Капля кофе осталась на блюдце. Как память. Или как плевок.
