Когда они дошли до самой могилы, Павел на мгновение остановился. Кладбище было пустое, тихое и вымытое дождём. Они с дочкой стояли у свежей могилы. Земля ещё не просела, венки тускнели под моросящим дождём. Девочка прижимала к себе свёрнутый листок бумаги, словно боялась потерять.
— Можно? — тихо спросила она, глядя на него снизу.
Девочка положила рисунок у подножия. На нём — дом, цветы и улыбающаяся женщина. Надпись кривыми буквами: «Бабушка».
— Прости меня, мама. Я тебя слышу.
Он присел на край бетонного бордюра рядом. Молча. Дождь больше не шёл, только ветер колыхал мокрую траву. Тишина уже не давила — она просто была. Как будто что-то внутри отпустило. Стало не легче, но стало возможным дышать.
Он не стал торопиться домой. Они с дочкой сидели молча, она прижималась к нему плечом. Он чувствовал её тепло, её молчаливое принятие. И впервые за долгое время не хотелось отгораживаться.
Вечером он зашёл в комнату сына. Тот сидел на полу, собирая из кубиков какую-то башню.
— Помнишь, ты говорил, что у тебя дракон? — спросил Павел.
Мальчик обернулся. Улыбнулся.
— Угу. Он теперь охраняет бабушкин сад.
Павел опустился рядом. Подвинул пару деталей.
— Надо будет как-нибудь туда съездить. Посадим что-нибудь вместе. Хочешь?
— Угу, — кивнул сын. — Только чтоб цветы были яркие.
Он кивнул. Глубоко. С ощущением, что это не просто цветы.
В конце недели он поехал в мамину квартиру снова. Не чтобы забирать вещи. Просто побыть. Он включил свет в кухне, поставил на плиту чайник, будто всё как прежде. Посидел в тишине. Потом достал тот блокнот. Перелистывал. На одном листе — перечёркнутая попытка письма:
«Паша, я не знаю, как быть. Но если ты когда-нибудь захочешь поговорить… я здесь. Я не давлю. Просто скучаю.»
Он долго смотрел на эту строку. Потом закрыл тетрадь. Медленно встал и отправился домой.
Когда он вернулся домой, Катя на кухне что-то резала. Он подошёл, остановился рядом. Она не обернулась сразу.
— Я не умею говорить правильно, — сказал он тихо. — Но я слышу. И стараюсь. Правда.
Катя ничего не сказала. Но положила нож, вытерла руки о полотенце и просто встала рядом. Он коснулся её плеча. Несильно, но достаточно, чтобы это значило что-то большее.
На следующий день он отвёл дочь на кружок. Остался у входа, но не зашёл. Просто махнул рукой и постоял на улице. Она обернулась, улыбнулась через плечо и побежала внутрь. Он остался один, смотрел в окна. И вдруг понял, что не боится быть узнанным.
К вечеру они всей семьёй сели за стол. Без повода. Просто ужин. Дети говорили наперебой, Катя разливала суп. Павел слушал. Смеялся. Отвечал. Больше не листал телефон за едой.
Он не стал говорить вслух, что всё изменилось. Но внутри будто сложилось что-то новое. Простое. Надёжное. Такое, что уже нельзя было оттолкнуть.
Тишина вернулась. Но уже не пустая. Тёплая. Домашняя. И в ней теперь можно было жить.
