— Раньше я была дурой, — пожала плечами я. — Сейчас мне тридцать семь. И я поняла одну вещь — у нормальной женщины должна быть своя территория. Без визитов, без «поживи недельку, сынок». Без чужих кастрюль. Без соль-экономии.
— Это же наш общий дом! — вдруг крикнул он, вскакивая. — Ты что, реально думаешь, что я просто так уйду и оставлю тебя там?
Я подошла вплотную. Говорила тихо. Чтобы он не прерывал.
— Я думаю, что, если ты попытаешься что-то делить, я пойду в суд. С документами. С выписками. С адвокатом. Потому что квартира куплена за мои деньги. Не за совместно нажитые. И у тебя — ноль шансов.
Он побледнел. Реально побледнел. Как лист. Мария Ивановна вскочила:
— А ты, значит, уже и адвоката себе нашла?! Подлая ты женщина, Анна! Подлая! Не зря у тебя детей нет! Бог уберёг!
Я открыла окно. Подул прохладный июньский ветер. Свежо. Очень кстати.
— Всё. Конец спектаклю. Я спать. Утром уеду. А вы… Вы делайте, что хотите. Можете даже соль обратно в баночку пересыпать.
И ушла в комнату. Заперлась. Села на кровать. Прислушалась. Тихо.
А потом тихо заплакала.
Не от обиды. От усталости.
И от того, что всё это было неизбежно.
Собралась я быстро. Даже слишком. Два пакета из «Магнита», один чемодан на колёсиках — тот самый, который Алексей когда-то подарил мне на годовщину, и теперь таскать его — как бы с иронией. Ну и папка с документами. Это всё, что я забрала из «общей» жизни.
Ключи от новой квартиры лежали в кармане джинсов. Покупка состоялась — на следующий день, как и обещала. У нотариуса я подписывала бумаги с трясущимися руками, но гордо. Девочка в очках, что оформляла сделку, спросила:
— Вы одна будете проживать?
— Да, одна. И очень этому рада, — ответила я и даже не стеснялась этой фразы.
Никто не плакал. Никто не держал меня за руку. Не целовал в щёчку. И знаете что? Это было прекрасно.
Я въехала вечером. Квартира ещё пахла ремонтом и пустотой. Два табурета, надувной матрас, чайник. Всё своё. Никто не судит, не цокает, не «вот раньше-то у нас в 80-х было…».
И тишина. Ах, какая тишина.
Сначала было страшно. Знаете, вот это чувство — когда просыпаешься и не понимаешь: тебе что, никто не звонит? Никто не ждёт? Никто не командует «не забудь мусор вынести»? Пару дней я даже ловила себя на мысли: «А может, позвонить Лёше? Узнать, как он…» Потом вспоминала: как он — это сидит с мамочкой, которая считает меня «женщиной с бездетной судьбой» и ждёт, когда я «одумаюсь».
В один из вечеров он всё-таки написал. В WhatsApp. Без приветствия, без смайликов:
«Когда будем обсуждать, как делить мебель?»
Я смотрела на сообщение минут пять. А потом написала:
«Когда мама твоя заберёт кастрюлю с фронта. Остальное — поди дели сам».
Он не ответил. Но на следующий день подъехал.
Я как раз ставила стиралку — свою первую собственную стиралку — и, честно говоря, была в майке и шортах, с волосами, как у медузы. На звонок в дверь даже не отреагировала сразу. Подумала — курьер. Или сосед.
А там — Алексей. В джинсах, в пиджаке, как будто собрался в суд, а не к бывшей.
— Ты одна? — первым делом.
— А кого ты ожидал? Банду с адвокатом?
Он зашёл. Без разрешения, конечно. Сразу сел на табурет.
— У тебя тут, конечно… — осмотрелся. — Аскетично.
— Это называется «свобода», — поправила я.
Он замолчал. Потом выдохнул. Сел прямо, положил руки на колени. Как будто интервью даёт.
— Я не за мебелью приехал. Я поговорить. Нормально. Без мамы.
Я уселась напротив. Скептически.
— Ты правда думаешь, что мы всё так вот… раз и закончим?
— Ты даже не даёшь шанса.
— Тебе? Шанс? — усмехнулась. — Ты с мамой, Лёш. Всегда с мамой. Сначала она была «помощницей», потом «временная», потом «у неё же нет никого». А теперь она — постоянная жительница, хозяйка кухни и ваша семейная совесть. И я должна с этим жить?
— А я — не её собственность.
Он встал. Подошёл к подоконнику. Посмотрел в окно. Долго.
— Она хотела… чтобы мы оформили квартиру на двоих. Говорила, что так безопасней. Мало ли, развод… смерть… — он запнулся. — Ну ты понимаешь.
— Нет, не понимаю. А вот знаешь, что я понимаю? Что вы хотели под шумок подмять под себя мой единственный кусок жизни. Где я не чувствую себя заложницей. Где не надо варить бульон на троих и стирать её ночнушки. Где я не слушаю, как меня обсуждают за спиной: «вот бы ей родить, может, помягчает». Вот это я понимаю.
