— Ты оформила квартиру только на себя? — голос Алексея звучал так, будто я подписала приговор его бабушке. Хотя бабушка давно на кладбище.
Я молчала. Даже не потому, что не знала, что сказать. Просто знала, что что бы я ни сказала — будет плохо. Тупик. Тупик с занозой.
На кухне пахло жареным луком и обидой. Я, как дура, стояла в фартуке с выцветшими пчёлками и перемешивала поджарку в старой сковородке, которую свекровь привезла к нам в прошлом году с гордостью, как святыню: «Это ещё отца моего с фронта с ней встречали!» И теперь она у нас живёт. Сковородка. Хотя и мать Алексея живёт тоже, к сожалению.
Алексей, в трениках и футболке с расплывшейся надписью Iron Man, сидел за столом, будто на допросе. Уперся руками в край и смотрел в пол.
— Анна… Ну ты же понимаешь, как это выглядит. Мы женаты. У нас семья. А ты берёшь и оформляешь квартиру на себя, — голос его дрожал. Не от эмоций. От подлой уверенности, что прав.
Я выключила плиту. Взяла ложку, положила на край раковины. Потом посмотрела на него. Не моргнув.
— Понимаю. Я беру деньги, которые оставила мне тётя Валя. Моя родная тётя. И покупаю на них квартиру. Свою. На себя. Всё логично.
Он поднял на меня глаза. Знаете, вот эти глаза, которые делают вид, что они добрые, а на самом деле просто тупо растерянные.
— Мы же семья, Ань. Ты что, не доверяешь мне?
— Не доверяю, Лёша. — Спокойно. Сама удивилась, как без нервов это прозвучало. — И не твоей маме. Особенно ей.
— Мам тут при чём? — поднялся. Молниеносно. Стул чуть не рухнул. — Она просто хочет, чтобы у нас всё было по-честному.
Я засмеялась. Громко. С надрывом. Наверное, даже немного страшно.
— По-честному? У неё? У женщины, которая из моего борща соль вымывает и в баночку сыплет, чтоб не тратиться? Это у неё честно?
Он хотел что-то сказать, но в этот момент на кухню, как по сценарию, вошла она.
— Я слышу, слышу… Соль… Ну да, да, я экономная, не из тех, кто с наследства себе личные квартиры покупает! — Мария Ивановна, как всегда, без прелюдий. В домашнем халате с леопардом и бигуди в волосах. Её дежурный боевой наряд.
— Хорошо, что хоть тётя Валя тебя не знала. А то ещё бы ей квартиру оформили.
— Анна! — Алексей уже перешёл на повышенные тона. — Это уже перебор. Мам, выйди, пожалуйста. Я сам поговорю.
— Не надо, Лёшенька, я уж выслушаю. Раз меня тут обсуждают, то пусть и с лицом. А не за спиной.
Я отодвинула табурет ногой и села. Вздохнула. Глубоко.
— Хорошо. Тогда слушайте оба. Наследство моё. Деньги — мои. Квартира — моя. Брак наш с тобой — пока. Но, если вы вдвоём собираетесь из меня делать дурочку — закончится быстро.
Мария Ивановна всплеснула руками, как в плохом спектакле:
— Она нам угрожает, слышишь? Угрожает! Своему мужу! Который, между прочим, восемь лет рядом с ней, не гуляет, не пьёт, мать свою к ней привёз — заботится! А она! Квартиру от нас прячет!
— Не от «нас», а от тебя, — буркнула я и встала. — Я в этой квартире жить хочу. Одна. Без табора.
Наступила тишина. Та самая, гробовая. Даже холодильник перестал гудеть.
Алексей посмотрел на меня, как будто я только что отрезала ему ногу.
— То есть ты нас выгоняешь? — медленно произнёс он, будто проглатывая ядовитую кость.
— Нет. Я ухожу. — Я сняла фартук, аккуратно сложила и положила на спинку стула. — Завтра еду оформлять сделку. Потом — переезд.
— И что, вот так просто? Без совета, без обсуждения?
— Обсудили. Только что. А советы я ещё в восемнадцать лет отфильтровывать научилась.
Мария Ивановна шумно села на стул, застонала, зашипела:
— Вот тебе и благодарность! Вот тебе и сноха! А ты на кладбище свекровь не забудь привезти! Чтоб ещё раз плюнуть!
Я подошла к холодильнику, достала бутылку минералки и стакан. Налила. Выпила залпом.
— У вас всегда одно и то же. Жертва, страдания, кладбище. Меня уже тошнит от этой драмы. Мама моя, между прочим, когда умерла, вообще ничего мне не оставила. А тётя — оставила. И я ей за это благодарна. И хочу жить по-человечески. Без ваших слёз и манипуляций.
— Я тебя не узнаю, — тихо сказал Алексей. Он сидел, сгорбившись, как будто сдулся. — Раньше ты была… другая.
