— Никто из тебя ведьму не делает. Но пойми, Марина. Семья — это не юрфирма. Тут не по доверенности живут.
Марина вышла из кухни, не дожидаясь продолжения. Закрылась в ванной, села на крышку унитаза и закрыла лицо ладонями. Пульс бил в ушах. Не плакать. Не сейчас.
Проблема была не в квартире. Проблема — в том, что её слово не ценилось. Как будто она — не человек с мозгами и прошлым, а просто функция в семье мужа. Деньги? Отдай. Время? Уступи. Мнение? Умолчи. А когда надо — «ты же нам как родная».
Вечером они поехали в магазин — закупить продукты. У кассы Вера Михайловна настаивала, чтобы Марина взяла «те самые пельмени, которые Витя любит». Как будто Витя уже прописан у них в квартире. Как будто всё уже решено.
— Ты видела, какие они акционные? — настаивала свекровь. — Ну купи. Витя же говорил — у него желудок на эти хорошо реагирует.
— Пусть свой желудок сам кормит, — пробурчала Марина, не глядя.
Сергей, услышав, тихо толкнул жену в бок.
— Ну не кипятись. Пельмени и пельмени. Что тебе, жалко?
— Жалко? — она повернулась к нему с резкой улыбкой. — Жалко, Серёж, не пельменей. Жалко, что ты не умеешь говорить «нет».
Он замолчал. Вера Михайловна сделала вид, что рассматривает ценник на сгущёнке.
Дома, когда она мыла посуду, свекровь зашла к ней с чашкой.
— Ты злая стала, Марина. Прямо колючая. Тебе бы детей, может, полегчало бы. Женщина без детей — как сирота. Не прижилась ты в нашей семье. А ведь мы тебя приняли.
Марина повернулась к ней медленно, мокрые руки сжимались над раковиной.
— Вы меня не приняли, Вера Михайловна. Вы меня распределили. Как кресло, как стиральную машину. Удобно — оставим. Неудобно — будем гундеть.
— Как ты с матерью мужа разговариваешь? — возмутилась та, округлив глаза.
— А как вы с женой сына обращаетесь?
На мгновение зависла тишина. Потом свекровь стукнула чашкой по столу.
— Всё, — сказала она резко. — С такой неблагодарной женщиной я не собираюсь разговаривать.
И ушла. Марина опёрлась о раковину. Хотелось кричать. Или уехать. Или хлопнуть дверью. Но она снова просто вытерла руки, пошла в комнату, включила телевизор — и сделала вид, что всё нормально.
А ночью услышала, как Сергей тихо разговаривает с матерью на кухне. О Вите. О том, как «надо уговорить Марину». И что «она со временем поймёт».
Марина не спала до утра.
Поняла одно: они не оставят её в покое. Ни Вера Михайловна, ни Сергей. А особенно — тень Вити, которая уже обживается в её наследстве.
Марина пришла домой с тяжёлой головой. День был как на грех — полный, как кишечник у младенца: два наследства с конфликтом сторон, жалоба на нотариуса, и вишенка — клиентка, которая рыдала над документами, потому что брат продал долю, не предупредив.
— Семья, — пробормотала Марина вслух, кидая сумку на диван. — Кто придумал это слово — пусть подаёт на алименты от всего человечества.
На кухне был слышен говор. Знакомый. Слишком. Слова про «белую зарплату», «меня подставили», и «ну не вор же я, Господи».
— Только не это, — Марина сняла обувь и пошла на голос.
На кухне сидел Витя. Настоящий, живой. В майке с пятном под мышкой, спортивных штанах и с привычным выражением человека, которого «жизнь поимела, а он всё простил».
— О, Марин! — обрадовался он, жуя бутерброд. — А я вот тут… Мамка пустила. На пару деньков. Пока у меня с квартирой всё решается.
— На пару деньков? — переспросила Марина, не отрывая взгляда от Сергея, который стоял у холодильника, делая вид, что ищет кефир.
— Ну да, — вмешалась Вера Михайловна, как будто ждала этого сигнала. — Он же как родной. Ты ж не зверь какой, Марина. Не выгонишь же на улицу.
