Она встала, надела джинсы, свитер, убрала волосы в тугой хвост. Собрала документы, аккуратно сложила их в чёрную папку. Потом — сумка, зарядка, косметичка, ноутбук. Всё своё. Всё нужное.
На кухне закипел чайник. Вера Михайловна уже там, в том же халате цвета старой пудры.
— С добрым утром, — сказала она, не оборачиваясь. — У нас сахар закончился. Надо в «Пятёрочку» сгонять. И молоко. Только не то, что в прошлый раз — у него вкус как у гипса.
— Сахар вам не понадобится, — спокойно сказала Марина.
Пауза. Чайник начал бурлить.
— Уезжаешь? Куда это?
— На съём. В студию. На себя.
Вошёл Сергей, сонный, с мятым лицом.
— Не шум. Просто говорю, что ухожу, — Марина смотрела прямо, уверенно. — Вещи собрала. Документы с собой. И… да, квартиру сдаю. Уже есть арендатор. С авансом.
— Как это… Ты ведь…
— Молчал? — перебила она. — Вот и продолжай.
Вера Михайловна побелела.
— Ты издеваешься? У тебя семья, муж. Ты не можешь просто взять и уйти!
— Могу, — Марина кивнула. — И делаю это без скандала. Без истерик. Спокойно. Потому что вы, Вера Михайловна, вторглись в мою жизнь, как в магазин без охраны. Потому что твой сын — не муж, а жилец. Потому что я больше не позволю быть мебелью в этом доме.
Витя вылез из комнаты, почесывая пузо.
— Всё, Витя. Бенефис окончен. В театр больше не пустят.
— Ты офигела? — закричал он. — Я вообще-то твой родственник!
— Ты — проблема. Моя квартира — не соцпомощь.
Он шагнул к ней, зло, широко.
— Да ты просто змея! Думаешь, умная — значит, всех умнее? Считаешь деньги, как жаба! Жлобиха!
Сергей попытался влезть:
Марина не шелохнулась. Только голос стал ледяным.
— Ещё одно слово, и я подаю заявление о проникновении в жилище. С видео с домофона, с записью переписки, со свидетелями. Считаешь, я шучу?
Витя замер. Потом выругался и пошёл собирать свои вещи. Бурчал, что «бабы все одинаковые», что «зажралась» и «так никто не поступает».
Марина повернулась к мужу.
— Я тебя любила. Правда. Но ты никогда не стоял рядом. Ты просто всегда был.
Он опустил голову. Молча. Как всегда.
— Я не хочу жить с тем, кто всегда против всех конфликтов. Потому что это значит — всегда против меня.
— Ты правда уходишь? — хрипло спросил он.
— Я уже ушла. Просто вещи забираю.
Она вышла, таща сумку по ступенькам. На лестничной площадке — соседка тётя Нина:
— Ой, Марина… Вы куда?
На улице было сыро. Моросил дождь, но дышалось легко. Она дошла до студии — маленькая, но тёплая, с окнами на старый парк. Там не пахло чужими носками, там никто не говорил «ты же как родная». Там была она сама.
Через неделю Сергей пришёл. Стоял в дверях, дрожал.
— Я снял квартиру. Сам. Без мамы. Работаю теперь допоздна. Молчу. Потому что виноват. Я не знаю, получится ли у нас заново. Но я хочу быть не просто рядом. Я хочу быть с тобой.
Марина смотрела на него долго.
— Может. Но я хочу исправить.
— Тогда начни с себя. Я больше не вернусь в болото.
А через месяц пришло письмо. Почерком Веры Михайловны.
«Марина. Я была неправа. Слишком много хотела. Слишком лезла. Всё ради сыновей, но не поняла, что так ломаю вас. Простите. Спасибо, что не опустились до моих приёмов. Надеюсь, когда-нибудь сможем выпить чаю. Без контроля. Просто по-человечески.»
Марина положила письмо в ящик.
Потом — продала квартиру. Добавила накопленное. Купила домик в посёлке, где по утрам пахло сосной, а по вечерам было тихо.
И ни одной тени в коридоре.
Только голос внутри: ровный, уверенный.
Я — не «как родная». Я — настоящая.
И этого больше никто не отнимет.
