Марина села. Молча. Положила ладони на колени. Они тряслись.
— Серёж, — сказала она спокойно. — Мы с тобой что-то обсуждали?
Он почесал затылок. Сделал виноватое лицо. Пожал плечами.
— Ну, ты была занята… А Витя без крыши над головой. Я думал… временно.
— Ты не думал, Серёж, — перебила она. — Ты просто сдал заднюю. Как обычно.
— Вот зачем так, — подал голос Витя, поднимая руки. — Я ведь не на ПМЖ. Я просто передохну немного. Найду работу. Встану на ноги. Всё как положено.
— Как положено? — Марина глянула на него, не моргая. — Ты здесь жил два года после второго развода. Потом уехал, насвинячил, ушёл в тень. Теперь снова — «немного поживу». А сколько это — немного? До весны? До нового развода? До суда?
Вера Михайловна скрестила руки на груди.
— Он родной человек. Не с улицы же. Не алкаш какой.
— Угу, не алкаш, — хмыкнула Марина. — Просто человек, который поехал «устраивать бизнес в Краснодаре», взял денег у всех знакомых и вернулся с долгами и кофеваркой. Родной, конечно.
— Я, между прочим, старался! Не получилось — да. Но я не просил у тебя ни копейки! Я сам!
— Только в моей квартире живёшь. Без спроса.
— Ты прям помешалась на своей квартире. Будто с ней замуж вышла.
— Ребят, ну не начинайте. Давайте спокойно. У нас же семья.
Марина рассмеялась. Громко. Надрывно.
— Семья? Это ты мне говоришь? Спокойно? Когда твою маму и брата давно больше волнует моя жилплощадь, чем я сама?
Вера Михайловна встала.
— Значит, я правильно чувствовала. Ты нас терпишь. Ты нас ненавидишь. Мы — обуза для тебя. Всё из-за этой квартиры. Бог с ней! Пускай стоит и гниёт! Только помни, девочка: чужое добро — не принесёт счастья.
Марина встала и подошла вплотную.
— Моё добро — не чужое. А ваша наглость — не забота. И хватит, Вера Михайловна. Хватит мне читать морали под видом «по-доброму». Вы не мать Тереза, вы — контролёр. Всё вам надо. Всё под вашу мерку. Я не ваша. Смиритесь.
— Значит, ты хочешь разрушить семью? — с вызовом спросила свекровь.
— Нет. Я хочу построить свою. Без давления. Без подселений. Без шантажа.
— Ясно. Всё с тобой ясно. Ладно. Сама ещё пожалеешь. Я просто по-человечески. А ты — как нотариус. Холодно. Чёрствo.
Он выскочил из кухни, хлопнув дверью.
Сергей остался стоять. Молча. Как всегда.
Марина посмотрела на него и вдруг поняла: он не поменяется. Он всегда будет за мир. За тёплый, уютный, липкий компромисс.
— Ты ведь даже не собирался меня спросить, — сказала она тише.
— Ну что ты… Я думал, ты поймёшь. У тебя же большое сердце. Всегда было.
— Оно было. Пока вы его не истоптали, как коврик в прихожей.
Она развернулась, вышла и закрылась в комнате.
Потом, поздно вечером, она слышала, как Вера Михайловна шепталась с сыном. Об «эгоистках», о «выпендреже», о «как ей не стыдно». А Витя — звонил кому-то и жаловался, что его «выгнали почти с вещами».
Марина не могла уснуть.
Смотрела в потолок. Рядом — всё тот же мужчина, который не сделал ничего, чтобы защитить её. Ни слова. Ни взгляда. Только молчание.
И вдруг пришло спокойствие.
Она знала, что делать. И это было не компромисс.
Марина проснулась в шесть. Тело казалось деревянным, но в голове — ясность, как после грозы. Она лежала на спине, глядя в потолок, где трещина напоминала рыбу, и думала: Хватит. Больше — нет.
Сергей тихо сопел рядом. Витя храпел в зале, на её диване. Вера Михайловна накануне «временно» осталась ночевать — «ну чего мне в темноте тащиться, Марин, ты же не зверь».
А она теперь была зверь. Спокойный, выспавшийся хищник, у которого отняли территорию.
