— Ради себя, — спокойно ответила Кристина. — Чтобы не сидеть потом на скамеечке и не вспоминать, как в тридцать пять отдала своё за чужое мнение.
— Ради семьи надо жертвовать, — вставил Николай Петрович. — Ты думаешь, у нас с Анной всё гладко было? Но мы жили ради детей, ради будущего. А ты что? Всё под себя? Всё тебе? Машина, карьера, свобода…
— Да, — ответила Кристина. — Машина, карьера, свобода. И уважение. Которого в этой квартире больше не будет, если вы не выйдете прямо сейчас.
Анна Михайловна всплеснула руками:
— Ах, вот как! Да ты эгоистка, Кристина! Ты же от Влада требуешь невозможного — чтобы он пошёл против родной крови! А он… он до последнего говорил: «Она хорошая. Она просто устала». А ты — как будто нож в спину!
— Я, может, и устала, — Кристина прошла мимо, открывая дверь. — Только не от Влада. А от вас. От вашего совка, вашего вечно обиженного лица и ощущения, что вы мне делаете одолжение, просто живя на этом свете.
— Влад знал, куда идёт, когда женился на самостоятельной женщине. А если он не выдержал — пусть идёт обратно в домик с маминым борщом. Но я — не ваш проект. И не ваше приданое.
Они ушли. Очень тихо. Даже дверь захлопнули почти беззвучно.
Через три часа Влад позвонил.
— Я всё знаю. Они не хотели…
— Да, да, не хотели. Просто зашли. Случайно.
— Зачем ты так? Ты же знала, как мне сложно.
— Сложно? Влад, у тебя не война. У тебя — выбор. И ты его сделал.
— Ты правда считаешь, что я предала семью?
— Я считаю, что ты… переборщила. И что тебе важнее машина, чем семья.
— Влад, мне важнее не быть в семье, где моё мнение ничего не значит. Где за мою спиной решают, что мне делать со своими деньгами. Где мама диктует мне тон общения. Это не семья — это диктатура в обёртке «традиционных ценностей».
— То есть всё? Это конец?
— Нет, Влад. Это начало. Моей нормальной жизни. Без вины, без страха и без «ну ты же понимаешь».
Через месяц она оформила развод. Подписала бумаги, не дрогнув. Влад так и не пришёл — забрал вещи через курьера.
Судья, пожилая женщина с выгоревшими от кабинета глазами, глянула в документы и тихо сказала:
— Умная. Машину себе оставила.
— Это не машина. Это… броня.
Через два месяца её повысили — теперь она курировала всю Европу и Азию. Новая машина оказалась кстати — она водила её, как королева, по бетонным лабиринтам мегаполиса.
А ещё через полгода — стоя в автосалоне, подписывая договор на белый Jaguar XF, — она вдруг поняла: та первая Audi больше не символ. Она — опыт.
Опыт того, что никто не имеет права решать за тебя, даже если он твой муж, даже если он «просто просит по-доброму».
Потому что начинается всё с машины. А заканчивается — тем, что ты просыпаешься в жизни, которую вообще не выбирала.
