– Перепиши дачу на брата, – потребовала мама по телефону, и ее голос, всегда имевший металлические нотки, сейчас звенел натянутой струной. Я молча смотрела на закипающий чайник, слушая, как он сначала робко гудит, а потом начинает сердито пыхтеть, словно разделяя мое негодование. – Лен, ты меня слышишь?
– Слышу, мама, – тихо ответила я, Елена Петровна, пятидесятипятилетняя вдова и заведующая читальным залом в областной библиотеке Ярославля. Моя жизнь давно текла по раз и навсегда заведенному руслу: работа, дом, редкие встречи с подругой, воскресные звонки маме. Русло это было не бурным, но спокойным и предсказуемым, как течение нашей Волги в летний день. И вот теперь в это русло кто-то бросил огромный камень.
– Ну так что ты молчишь? Дело-то серьезное. Коле нужно где-то строиться. Семья у него растет, Артемке уже десять, а они все в двушке ютятся. А у тебя что? Пустой участок, заросший бурьяном, и домик этот твой, который вот-вот развалится. Тебе-то он зачем? Ты одна.
Я прикрыла глаза. Не бурьяном. Там цвели флоксы, которые сажала еще моя бабушка, и пионы, которые мы выбирали вместе с отцом. И домик не разваливался. Он был старый, да. Скрипучий, с покосившейся террасой и замшелой крышей. Но он был живой. Он пах яблоками, сухими травами и папиной «Примой». Этот домик и шесть соток земли под ним были единственным, что отец оставил лично мне. «Это, Леночка, твое убежище, – сказал он за год до ухода. – Что бы в жизни ни случилось, у тебя всегда будет место, где можно просто дышать». Маме и брату Николаю тогда досталась квартира, которую они благополучно разменяли. А мне – дача. Мое убежище.
– Мама, это папин подарок, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Это память.
– Память в сердце надо хранить, а не в гнилых досках! – отрезала Галина Сергеевна. – Живым надо помогать! Брат твой родной мучается, а ты за сарай свой держишься. Эгоистка! Я Коле сказала, что ты у нас умница, что все поймешь. Не позорь меня!
Я налила себе кипяток, рука слегка дрожала. В чашке закружился пакетик с ромашковым чаем. Успокаивает нервы. Сейчас это было необходимо.
– Думать тут нечего! – не унималась она. – Завтра Коля к тебе заедет после работы, обсудите все. Документы надо готовить. И не вздумай ему отказывать! У меня сердце больное, ты же знаешь.
Она положила трубку. Чайник давно умолк. В кухне повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старых настенных часов – еще одной реликвии из родительского дома. Я села за стол, обхватив горячую чашку ладонями. «Эгоистка». Это слово ударило больнее всего. Всю жизнь я старалась быть удобной. Хорошей дочерью, которая приезжает по первому зову. Хорошей женой, которая смирилась с тем, что ее покойный муж Андрей больше любил рыбалку и гараж, чем семейные вечера. Хорошей сестрой, которая молча выслушивала бесконечные жалобы Николая на жизнь, начальников и вечную нехватку денег и потихоньку совала ему в карман то тысячу, то две. И вот, когда я впервые заикнулась о своем, пусть и молчаливом, желании, меня тут же окрестили эгоисткой.
На следующий день Николай не заехал. Он позвонил. Голос у него был заискивающий, медовый, как всегда, когда ему что-то было нужно.
– Ленусь, привет! Как ты там? Мать звонила, сказала, вы с ней про дачу говорили…
– Слушай, ты не думай, я не то чтобы… Просто ситуация такая. Света меня пилит каждый день. Артемке комната своя нужна, а у нас никак. А тут такой вариант! Место же шикарное. Я бы там домину отгрохал, а? Представляешь, два этажа, банька, беседка с мангалом. Шашлыки бы каждые выходные жарили! Ты бы приезжала, конечно! Комнату тебе гостевую выделим, само собой.
Я слушала его и представляла, как бульдозер сносит папин домик, как под корень выкорчевывают старые антоновки, как на месте бабушкиных флоксов заливают бетонную площадку для двух машин. Меня затошнило.
В трубке на мгновение повисла тишина. Медовая маска сползла с его лица, и проступил обычный Коля – капризный и обидчивый.
– В смысле не можешь? Мать сказала, ты согласна.
– Я сказала, что подумаю. И я подумала. Я не могу отдать дачу.
– Да почему?! – в его голосе зазвенел металл, точь-в-точь как у матери. – Тебе жалко, что ли? Тебе она зачем? Одной копаться в этой грязи? Да ты сто лет там не была!
