– Раз ты по-хорошему не понимаешь, будем по-плохому, – с порога заявила мама, напрочь забыв про «больное сердце».
– Смотри, Елена. Вот дарственная. Тебе нужно только ее подписать. Мы все продумали. Чтобы тебе не было так обидно, мы готовы тебе выплачивать по десять тысяч рублей в месяц в течение трех лет. Это даже больше, чем стоит твой участок с этим сараем. Это наше последнее предложение.
Я смотрела на бланк дарственной, на аккуратно вписанные паспортные данные брата, и чувствовала, как волна ледяного спокойствия накрывает меня с головой. Весь страх, все сомнения, все чувство вины – все ушло. Осталась только кристальная ясность.
– Нет, – сказала я. Просто и окончательно. – Я ничего подписывать не буду.
– Ах ты!.. – начал было Николай, но мама его остановила.
– Лена, одумайся! – в голосе Галины Сергеевны зазвучали слезы, на этот раз, кажется, настоящие, слезы бессилия и ярости. – Ты разрушаешь семью! Ты отворачиваешься от родного брата! Я тебя такой не воспитывала! Ты хочешь, чтобы я от тебя отказалась?
– Мама, это ты сейчас ставишь мне ультиматум. Ты заставляешь меня выбирать между дачей и семьей. Но это не я начала. Я просто хочу, чтобы мне оставили то, что принадлежит мне по праву. Память о моем отце. Мой единственный уголок покоя. Неужели это так много?
– Дача ей дороже матери и брата! – выкрикнул Николай, вскакивая. – Я так и знал! Вся в отца! Тот тоже был упертый, как баран!
Это было слишком. Упоминание отца, которого Коля почти не помнил, но которого я боготворила, стало последним рубежом.
– С этим ты сам как-нибудь разбирайся, – сказала я холодно, поднимаясь. – Разговор окончен. Дарственную можете использовать для розжига мангала в вашем будущем доме. Который вы построите на деньги, заработанные своим трудом. А не моим предательством.
Я вышла, не оборачиваясь. За спиной слышались крики, но я их уже не разбирала. Я шла по вечернему городу, и мне было удивительно легко. Словно я несла на плечах тяжеленный мешок, и вот теперь наконец-то его сбросила. Да, в этом мешке была и любовь, и привычка, и родственные чувства. Но камней манипуляций и эгоизма в нем было гораздо больше.
На следующий день я сделала то, на что не решалась много лет. Я взяла на работе отгул, пошла к нотариусу и проконсультировалась насчет всех документов на дачу. Потом поехала в строительный магазин, купила новый, надежный замок на калитку и на дверь дома. Я потратила весь день, меняя замки, и когда последний ключ был вставлен в новую скважину, я почувствовала себя хозяйкой не просто шести соток земли. Я почувствовала себя хозяйкой своей жизни.
Семья замолчала. Совсем. Ни звонков, ни упреков. Сначала эта тишина была оглушительной и тревожной. Я ловила себя на том, что жду звонка, жду новой атаки. Но проходили недели, месяцы. И тишина стала привычной. Спокойной.
Я стала проводить на даче все выходные. Я разобрала старые завалы на веранде, отмыла окна, которые не мыли лет десять. Посадила новые цветы – петунии и бархатцы. Купила удобное плетеное кресло и поставила его под старой яблоней. Вечерами я сидела в этом кресле, укутавшись в плед, пила травяной чай и читала книги, которые брала на работе. Я смотрела на звезды, слушала стрекот кузнечиков и понимала, что вот оно – счастье. Тихое, неброское, мое.
На мой день рождения пришла открытка от мамы. Сухая, казенная: «Поздравляю. Желаю здоровья. Мама». Николай не поздравил вообще. Это было больно. Как ампутация. Но я знала, что хирург в данном случае – сама жизнь, и она отрезала то, что уже давно отмерло и отравляло весь организм.
Однажды осенью, собирая в корзину последние яблоки – румяные, пахнущие медом и солнцем, – я подумала об отце. Он бы меня понял. Он бы мной гордился. Он подарил мне не просто участок земли. Он подарил мне шанс найти себя. И я его не упустила.
Я потеряла часть семьи. Но я обрела нечто гораздо большее – себя. И стоя посреди своего маленького, заросшего, но бесконечно любимого королевства, я знала, что цена была заплачена не зря. Этот воздух, это небо, эти яблони – все это было моим. И никому я этого больше не отдам.
