Никитична услышала стук и подошла к двери.
— Кто там? – спросила она, но в ответ тишина.
Никитична уже хотела уйти, но услышала плач. Она открыла дверь и увидела младенца в корзине. Годовалый мальчик с зелеными глазами удивленно посмотрел на нее. У него на груди лежал маленький желтый клочок бумаги, где красивыми буквами было написано «Ваня». Чувство жалости и волнения возникли в душе у Никитичны. Главным образом из-за возраста малыша. Она сразу прикинула, сколько денег, сил и внимания потребует воспитание младенца.
Церковно-приходская школа представляла собой обветшалое одноэтажное здание с одним просторным залом, который служил и классной комнатой, и алтарем с красивыми иконами, гордостью Никитичны. Напротив зала находилась кухня, дальше по коридору налево, кабинет Никитичны и Марии, а направо жилое помещение. Школа не пользовалась какой-то особенной популярностью или уважением, поэтому там училось мало детей, в основном сироты у которых умерли родители, и у которых теперь нет своего угла. Попечителем выступал купец, Сергей Иванович, но он очень мало интересовался школой, и почти не помогал деньгами. Никитична и Мария собственным трудом добывали деньги на обустройство школы, а сироты, заработав копейку в поле или у господ, несли все в школу. Старуха Никитична была очень набожной и строгой. Каждый день кого-то из детей она лупила лозой, иногда по делу, а бывало и просто для профилактики. Мария зарабатывала шитьем в свободное от уроков время. Появление неизвестного малыша вызвало известный резонанс в селе и после непродолжительных, но тщетных поисков было решено оставить малыша. Мария сразу полюбила Ваню и взяла под свое крыло. Она каждый вечер читала Ване сказки и шила рядом с кроваткой. Эта любовь как бы ослепила Марию, и Никитична не раз высказывала недовольства по этому поводу. «Перед Богом все равны», — повторяла она.
Ванечка рос и набирался сил. В десять лет он уже был лучшим в классе, выучился писать и читать. Его захватывали приключенческие истории, и часто, спрятавшись за библией или псалмом, он перечитывал эти рассказы. В скором времени Сергей Иванович присмотрелся к Ване и решил, что он может быть полезен в лавочке. Ваня раз попробовал и потом каждое воскресение помогал переписывать бесконечные счета и заполнять книги. Тем самым он избавился от работы в поле и травли со стороны одноклассников. Просто в селе открыто презирали и поносили Ваню, так как он был незаконнорождённый. Дружба с одноклассниками у него не заладилась. Особенно с Кириллом, чьи родители умерли от гриппа, когда ему было восемь, а он остался на воспитании в школе. Кирилл завидовал Ване потому, что тот не гнул спину в поле и место того чтобы выучится писать и читать, Кирилл часто задирал Ваню. В пятнадцать лет, когда Ваня ежедневно начал работать в лавочке, Кирилл не выдержал и однажды избил его. Ваня пролежал неделю в жару и бессоннице. В то время, одна семья паломников, как раз оставила в школе на несколько месяцев младенца Игнатия. Он очень много плакал, и днем, и ночью, из-за чего Ваня чувствовал себя еще хуже. Младенец как будто не давал ему выспаться.
Никитична посоветовала молится на ночь, даже в кровати. Ваня так и сделал. Он молился все время, пока через несколько томных, просто-таки мучительных часов не оказался на маленькой площади, стоя на коленях и продолжая читать молитву. В центре площади разливался фонтан, который осадили голуби. Вдоль правой стены из ржавых прутьев, с острыми наконечниками, тянулась пристройка для дворовых. Дорожка, вымощена из мелкого камня, между трещин которого росла трава, вела в богатый двухэтажный дом с яркими красными цветами на подоконниках. Со второго этажа доносились звуки музыки и шум танцев. Дамы в нарядных платьях высовывались из окон и словно в театре рассматривали толпу внизу, другие разговаривали между собой, обсуждая видимо, весь сумбур происходящего. Густой туман затянул весь двор, и голуби улетели с фонтана. Он все еще молился. Ваня словил себя на мысли, что уже спит, и в тот же момент, продолжая молитву, понял это, и начал ощущать свое тело и колкий холод. Стоя на коленях возле фонтана он ежился и не мог пошевелится. Его слабое сознание не могло справится с нагрузкой разума и воображения… Вдруг все двери и ворота открылись и на маленькую площадь начали выходить люди. Одни ставили палатки и громкими криками начинали торговлю, другие пили и дрались, нищие в дырявые платья, молились. А на Ваню никто не обращал внимания. Наконец у него получилось встать, и он медленно направился куда-то вперед, между рядами. Ноги сами его несли, что он только успевал удивляться. А удивятся было чему. Чего только стоит прилавок седого купца в продаже у которого имелись полосатые звери, похожие на коней, огненно-рыжие кошки с десятисантиметровыми когтями и птица с ярким, огромным, зеленым хвостом. Рядом сидела женщина с зелеными, как свежая трава глазами. Она единственная заметила Ваню и провела его взглядом. На втором этаже открылось окно, и нарядная женщина кинула яблоком в нищенку. Сознавая что это все сон, Ване захотелось сделать что-то из ряда вон выходящее. Поэтому он со всего размаха ударил по прилавку с посудой. Посуда разлетелась и разбилась. И вдруг лысый мужик схватил его за руку. Всё смолкло. Теперь все взгляды были прикованы к Ване. Они тесно окружили его и начали давить. Ваня упал, и никто его не подхватил.
— Хватит! Прекратите! Убирайтесь прочь!
Когда он открыл глаза, то никого уже не было, а он сам оказался за воротами, с червивым яблоком в руках. Распахнулась дверь и из дома вышла женщина с плачущим ребенком на руках. Земля уходила из-под ног. Из глубокого рукава она достала кувшин с вином и напоила младенца. Он жадно присосался к бутылке и в одно мгновение осушил её. Сразу после этого он бросил бутылку в Ваню. Бутылка разбилась, а Ваня проснулся. Наконец-то он выспался!
Наутро Никитична учуяла запах вина от младенца и обвинила во всем Марию. Еще через пару дней Ваня отдохнул и смог выйти на работу. Как раз прошел Петров день, и мужики были заняты работой в поле. Сергей Иванович отправил Ваню в поле, справится у Кирилла, как идет работа.
— Привет, Кирилл, как работа? – спросил Ваня, когда нашел в поле Кирилла.
— Нормально, – не глядя ответил Кирилл.
— Сколько получается?
— Сколько получится, столько и будет. Дай Бог! Столько и будет, – отрывисто отвечал Кирилл.
— А Сергею Ивановичу, что сказать? – не унимался Ваня.
— А я по чем знаю. Не мешай. Зашибу!
Кирилла от такой наглости всего аж передернуло, и он выплюнул.
— Слушай сюда ублюдок, если ты и дальше будет докучать своими вопросами или вопросами добрейшего Сергея Ивановича, – сказал он с издевкой, – то быть беде. Пусть он сам идет сюда, если хочет. А тебе лучше уйти.
— Я только выполняю свою работу. – вполне спокойно, но таким решительным тоном сказал Ваня, что Кирилл в миг оборвался. – Сергей Иванович приказал мне, так как я на него работаю, и он платит мне ставку, и у которого ты нанимался на работу в поле. Я пришел только чтобы узнать, как дела в целом, и как идет покос. Потом я доложу Сергею Ивановичу и исходя из этого он должен будет распределить работу на ближайшую неделю.
Кирилл не выдержал такой наглости, тем более упоминании ставки и денег. После он уже не слушал. Почему-то, Кирилл был уверен, что Ване платят больше чем ему. Кирилл быстрым рывком подпрыгнул к Ване и со всей силы ударил в грудь. Когда Ваня согнулся и закашлял, вторым ударом с колена, Кирилл добил его. Ваня потерял сознание, но продолжал стоять готовый драться, чтобы отстоять свою гордость. Но никого не было в поле, все только подъезжали, по желтой выезженной, выжженной солнцем дороге, в телегах. Тут была и семья Коробовых и Зайцевых, и отец Шутин и немец Зик, Соня Максим и Борис – дети местного алкоголика, грязные как черти. Все ехали собирать урожай. Во главе всего народа стоял Кирилл. Его рыжая шевелюра горела на солнце и на неё, невозможно было не смотреть. А одежда – одно лохмотья дырявое и грязное, он то и дело крутил его в руках, пытался подхватить, чтобы не лезло под ноги, при этом раздавая всем команды. Ваня не понимал, что он говорит, но всем видимо было все понятно. Мужики кивали, кланялись ему, как барину, и удалялись в разные стороны поля. Вдруг они затянули песню.
Мы идём босы, голодны!
Ты подай, Никола, помочи!
Доведи, Никола, до ночи!
Ещё разик, да ещё раз!
Мужики прошли ряд и теперь возвращались назад. На свежую пшеницу слетелись вороны. Они принесли с собой черные тучи. Огромная стая накинулась на людей и зерно. Народ запаниковал, и разбежались кто куда. Кирилл бежал самый последний, постоянно спотыкаясь и падая. Молния ударила в дерево, рядом с полем, и как по сигналу стая улетела, и вместе с дождем прилетели другие. Огромные, с черными, как ночь крыльями, длинными, коричневыми шеями, с воротниками из сбившегося меха, лысыми головами и кровавыми глазами. Они накинулись на Кирилла, который остался один в поле. Его задавили, переломали кости и порезали острыми когтями странные птицы. Одна из птиц самая крупная и с покрасневшей мордой, взлетела на грудь Кирилла, растолкав остальных птиц. Она пристально всматривалась в его лицо. Потом, посмотрев из стороны в сторону, как бы осматриваясь, все ли видят, выклевала ему глаза. Другая птица потащила его за ногу, от чего упала другая. Поднялась пыль и перья. А через несколько минут от Кирилла осталась грязная рубашка. Птицы растянули его по частям.
Ваня пришёл в себя, а мужики уже во всю работали в поле. Соленый пот стекал по их лицам, а сорочки они накинули на голову, вместо кепок. Девочка с озорной улыбкой брызгала на Ваню водой. Благо все были далеко, и их конфликт с Кириллом остался незамеченным. Ваня боялся этого больше всего на свете. Предвзятое осуждение. Косые взгляды. «Ну и что, что я незаконнорождённый. Какое им дело кто мой отец или мать? Я же не виноват, я не выбирал…» И сейчас злость и отчаяние овладевало им. В голове стучал колокол и с каждым ударом подкашивались ноги.
«И что мне теперь сказать Сергею Ивановичу? Уволит. Месяца не поработал и уволит. Точно уволит», — истязался Ваня. Пришел он, в пол смотрит, стыдится, а Сергей Иванович, покручивая усы, равнодушно посмотрел на Ваню. Вообще, Ваня мог никуда не ходить, это он так только для виду придумал, несуществующую просьбу исполнить, чтобы без дела не сидел и про таблицу только для отвода глаз придумал, тут же на месте.
Через два часа с поля прибежала красавца Настасья, семнадцати лет, вся красная, со слезами, тяжело дышит, и косынка на бок сползла. «Горе Сергей Иванович, – начала она впопыхах. – Волки, Сергей Иванович, Кирилла покусали, за мной бежали, я сама чуть ноги унесла, еле живого с мужиками отбили. Если бы не Афанасий Петрович так бы и съели его прямо там.
Сергей Иванович начал успокаивать её, предложил воды, чаю.
— Успокойся, Настасья, и расскажи, что случилось.
Настасья уже почти успокоилась. Она поправила волосы и косынку, как будто без этого не смогла бы начать.
— Все было хорошо, и Афанасий Петрович с Кириллом уже дошли до той стороны поля, где опушка. А я за ними медленно шла, мечтала, и рядом со мной бежал Барбоска, Кирилла пес. Он потом махнул мне рукой издалека, чтобы я воды принесла. Жарко там, семь потом сошло. Как вдруг из опушки выбежал заяц и побежал прямо на Кирилла. Ну Барбоска тут же и сорвался, побежал за зайцем. Они по полю пробежали, заяц сделал крутой разворот и назад в лес. Кирилл побежал за ними. Наверное, словить захотел, на обед подать. Через две минуты слышим свист. Афанасий Петрович побежал первый, а я следом. Он с косой бежал, точно уже понял, что неладное произошло. А я платком помахала мужикам, а сама за Афанасием Петровичем. Какой черт меня дернул, не знаю. Интересно было… Не знала, что так оно обернется. Подбегаю, и вижу, что Барбоска сцепился с одним волком, а другой Кирилла за ногу тянет. Плечо у него уже в крови было. Так Афанасий Петрович со всего размаху косой в брюхо и ударил волка. Тот заскулил и отпрыгнул. А барбоска кубарем крутятся и вдруг расцепились, так я сразу его позвала и за ошейник схватила. Волки еще насторожено вокруг нас походили, порычали, а как крик мужицкий услышали так сразу и убежали. Вот. Если я ничего не путаю, а то голова кругом еще. Как бы вам чего не соврала.
