А Кирилл действительно ходил к психологу. Дорогому, хорошему. Пытался понять, почему не мог противостоять матери. Почему ее мнение всегда было важнее, чем чувства жены.
— Это называется созависимость, — объясняла психолог. — Вы с детства привыкли, что мама всегда права. Что спорить с ней — значит быть плохим сыном. Это очень сложно преодолеть, но возможно.
Юлия Николаевна, узнав о визитах к «шарлатанке», устроила скандал:
— Кирилл! Ты с ума сошел! Какой еще психолог? Что соседи скажут?
И тут случилось невероятное. Кирилл посмотрел на мать и сказал:
— Мне плевать, что скажут соседи. Или ты принимаешь мои решения, или мы прекращаем общение.
Юлия Николаевна опешила. Такого поворота она не ожидала.
— Ты… ты мне угрожаешь?
— Я устанавливаю границы, — спокойно ответил Кирилл. — Либо ты их уважаешь, либо я перестаю быть твоим сыном. Выбирай.
Это был переломный момент. Впервые за сорок лет Юлия Николаевна увидела в сыне не мальчика, которым можно помыкать, а взрослого мужчину со своей позицией.
Месяц они не общались. Потом она сдалась. Позвонила, сухо спросила о здоровье. Больше не лезла с советами, не требовала внимания.
Осень выдалась дождливой. Ольга сидела в своей любимой кофейне, проверяя тетради, когда раздался звонок. Кирилл. Она долго смотрела на экран, потом все-таки ответила:
— Привет. Можем встретиться? Нужно решить вопрос с дачей.
Они договорились увидеться в нейтральном месте — в кафе в центре города. Ольга пришла чуть раньше, заказала капучино и села у окна.
Кирилл появился ровно в назначенное время. Отец был прав — он сильно изменился. Похудел, в глазах появилась какая-то взрослая грусть.
— Привет. Ты хорошо выглядишь, — сказал он, садясь напротив.
— Спасибо. Ты тоже, — соврала Ольга.
Официантка принесла меню, но Кирилл заказал только кофе.
— Как жизнь? — спросил он после неловкой паузы.
— Нормально. Работаю, снимаю квартиру. Живу, — Ольга пожала плечами. — А у тебя?
— Я… много думал эти месяцы. О нас, о себе, о том, что произошло, — Кирилл вертел в руках ложечку. — Ходил к психологу. Понял много неприятных вещей о себе.
— Я наконец-то объяснил матери, что именно она разрушила мой брак. Сказал, что буду общаться с ними только на моих условиях — встречаться в их доме, когда я сам захочу, и ни минутой больше.
— И как она отреагировала?
— Месяц не разговаривала. Потом смирилась. Теперь я езжу к ним раз в две недели, пью чай и уезжаю. Никаких «останься на ужин», никаких «мы завтра к вам заедем».
— Рада за тебя, — сказала Ольга, и это была правда.
— Я думаю продать дачу, — сказал наконец Кирилл. — Слишком много плохих воспоминаний. Ты не против?
— Я тоже так думаю. Продадим, поделим пополам.
— А потом? — тихо спросил он, глядя ей в глаза. — Что будет потом, Оля?
— А потом каждый пойдет своей дорогой, — ответила она, хотя сердце больно сжалось.
— А что, если… — Кирилл запнулся, собираясь с духом. — Что, если мы попробуем еще раз? Не сразу, конечно. Медленно. Может, начнем просто встречаться, разговаривать. Я правда изменился, Оль. И я все еще люблю тебя. Никогда не переставал любить.
Ольга долго смотрела на него, на этого нового Кирилла — уставшего, повзрослевшего, с печатью пережитого на лице.
— Я не знаю, Кир. Было слишком больно. Я не уверена, что смогу снова довериться.
— Я понимаю. И не тороплю. Просто… подумай, ладно? Мы могли бы начать все заново. С чистого листа. С новыми правилами. С границами, которые никто не имеет права нарушать.
Ольга не ответила, но и не сказала «нет».
Они допили кофе, обсудили детали продажи дачи. Потом вышли вместе. На улице моросил мелкий осенний дождь.
— Я провожу тебя, — сказал Кирилл, раскрывая зонт.
— Не надо, я на машине.
Они шли молча под одним зонтом. Как раньше. Как будто не было этих страшных месяцев разлуки.
У машины Ольга остановилась:
— Позвони на следующей неделе. Может… может, сходим куда-нибудь. В кино или просто поужинаем.
Лицо Кирилла озарилось надеждой:
— Обязательно позвоню. Спасибо, Оль.
Она села в машину и уехала, а он остался стоять под дождем, глядя вслед удаляющимся огням.
Это не было обещанием новой жизни. Но это была надежда. И пока ее было достаточно.
Следующим летом они снова были вместе. Не сразу — долго, мучительно медленно восстанавливали доверие. Ходили на парную терапию, учились говорить друг с другом, устанавливать границы.
Купили новый дом — поменьше, но уютнее. С высоким забором и табличкой «Осторожно, злая собака» (собаки не было, но табличка отпугивала незваных гостей).
Юлия Николаевна так и не простила невестку. Но смирилась. Встречалась с сыном раз в месяц в кафе, больше не лезла с советами.
А потом, разбирая коробки после переезда, Ольга нашла старый конверт. Пожелтевший, с незнакомым почерком. Адресован Кириллу.
«Кирилл Игоревич, вы должны знать правду о вашей матери и вашем настоящем отце…»
Ольга замерла. Перечитала первую строчку. И еще раз.
Настоящем отце? Но Игорь Петрович же…
В дверях появился Кирилл с коробкой книг:
— Оль, куда определить справочники?
Она быстро спрятала письмо обратно в коробку:
— На верхнюю полку в кабинете.
Надо ли ему знать? Может, некоторые тайны лучше оставить похороненными?
Ольга посмотрела на мужа — счастливого, спокойного, наконец-то свободного от материнского гнета. И приняла решение.
Вечером, когда они сидели на новой террасе, попивая вино и любуясь закатом, она сожгла письмо в камине. Некоторые секреты должны оставаться секретами. У них и так было достаточно драм на всю оставшуюся жизнь.
— За что пьем? — спросил Кирилл, поднимая бокал.
— За новую жизнь, — улыбнулась Ольга. — И за то, чтобы в ней было поменьше незваных гостей.
Они чокнулись и засмеялись. Где-то вдалеке лаяла соседская собака, в саду пели вечерние птицы, а на душе было спокойно и хорошо.
Наконец-то они были дома. В своем доме. Только вдвоем.
