Занавески пахли свежестью и мартовским ветром. Я стояла на табурете, прицепляя последний крючок, когда звонок в дверь прорезал тишину квартиры. Кто это может быть в субботу утром? Соседка Валентина обычно стучит, почтальон приходит после обеда…
Спустилась с табурета, отряхнула фартук. В глазок увидела знакомый силуэт — и сердце екнуло. Виктор. Мой младший брат стоял на площадке с двумя потрёпанными сумками, небритый, с тёмными кругами под глазами.
— Тамара, открывай, — голос хриплый, усталый. — Это я.
Щёлкнула замком. Тридцать лет мы виделись от силы раз в пять лет — на похоронах мамы, потом отца. И вот он стоит передо мной, постаревший, но всё ещё с той же кривоватой усмешкой.
— Из Ярославля. Можно войти? Устал как собака.
Отступила в сторону. Он протащил сумки в прихожую, огляделся. Взгляд скользнул по новым обоям, по зеркалу в резной раме, по вешалке с моими пальто.
— Ничего себе ты тут устроилась. Ремонт сделала?
— Три года назад. Чаю будешь?
— Лучше покрепче. И поесть бы чего…
На кухне он сел тяжело, по-хозяйски раздвинув ноги. Я доставала из холодильника вчерашние котлеты, нарезала хлеб. Руки слегка дрожали — от чего? От неожиданности? От предчувствия?
— Развёлся я, Томка. Бизнес прогорел. Квартиру за долги забрали. Вот думаю — родная сестра не выгонит. На пару месяцев, пока на ноги не встану.
Котлета застряла у меня в горле. Пару месяцев… Помню, как он в девяностых занимал «до получки» — и пропадал на годы.
— Витя, я же одна живу. Привыкла к тишине…
— Да я тихо! Как мышь буду. Ты же не чужим людям сдаёшь комнату — брату родному.
Чужой в родных стенах
Прошла неделя. Утром проснулась от грохота — Виктор двигал мебель в зале. Мой любимый торшер уже стоял в углу, а на его месте громоздилась его микроволновка.
— Витя, что ты делаешь?
— Да так, удобнее делаю. Эта твоя лампа только место занимает. И книжки эти — сколько пыли собирают! Давай половину выкинем?
Книжки. Мои книжки, которые я собирала всю жизнь. Подаренные коллегами из библиотеки, купленные на последние деньги в девяностых, привезённые из поездок…
— Не трогай книги, пожалуйста.
— Ладно-ладно, не кипятись. Просто подумал — рационально надо пространство использовать.
Вечером включил телевизор на полную громкость. Какое-то ток-шоу с криками и руганью. Я ушла на кухню, села у окна с чашкой остывшего чая. За стеклом мартовский снег медленно падал на тёмный асфальт.
На столе лежала его пачка сигарет — дешёвые, вонючие. Когда успел начать курить в квартире? Мама бы в гробу перевернулась. Я двадцать лет берегла эти стены от табачного дыма, проветривала, когда приходили курящие гости…
— Томка! — крикнул из комнаты. — Сделай чего поесть! Голодный я!
Встала, открыла холодильник. Мои запасы таяли с пугающей скоростью. Пенсия через две недели, а он ест за троих. И ни разу не предложил купить хоть хлеба.
Жарила картошку, а в голове крутилось: временно, это временно. Найдёт работу, снимет комнату, уедет. Надо просто потерпеть. Семья же. Мама всегда говорила — семью не выбирают.
Но когда он вышел на кухню с сигаретой в зубах и сказал: «Мало жаришь, я же мужик, мне больше надо» — что-то внутри меня тихо треснуло. Как старая фарфоровая чашка, которую ещё можно склеить, но трещина останется навсегда.
