И я рассказала. Всё — про разговор Артёма, про визит свекрови, про то, как они решили за меня мою судьбу. Лена слушала молча, только иногда качала головой или цокала языком.
— Сволочи, — резюмировала она, когда я закончила. — Но ты молодец, что ушла.
— Я бы всё равно рано или поздно оказалась на улице, — я обхватила руками горячую кружку. — Просто решила сама выбрать время.
— А работа у тебя есть?
— Пока нет. Но руки целые, голова на месте. Что-нибудь найду.
Лена налила себе чай, села напротив.
— У меня в ателье как раз девочка уволилась. Платят немного, но на первое время хватит. А жить можешь здесь, пока не устроишься.
Жить здесь. В этой крохотной двушке, где пахнет борщом и не висят чужие портреты на стенах. Где тебя не оценивают каждый день — достойна ли ты крыши над головой.
— Лен, я не могу на твоей шее…
— Замолчи, — она махнула рукой. — Помнишь, как ты меня после развода три месяца отпаивала валерьянкой? Как шила мне платья бесплатно, чтобы я хоть как-то в люди выходила? Теперь моя очередь.
Я заплакала. Просто так, без причины — от усталости, от облегчения, от того, что кто-то назвал меня по имени и предложил помощь, не требуя ничего взамен.
— Плачь, плачь, — Лена погладила меня по волосам. — Давно пора. А то ходила, как манекен, улыбалась всем, а сама сохла изнутри.
— Страшно, — признались я сквозь слёзы. — Мне уже сорок два, Лен. В этом возрасте заново начинать…
— В этом возрасте можно всё, — твёрдо сказала она. — Главное — захотеть. А ты захотела, раз ушла.
Мы сидели на её кухне до утра, пили чай с вареньем и строили планы. Простые, осуществимые планы — найти работу, снять комнату, купить новую швейную машинку. Может быть, даже попробовать шить на заказ — у меня руки золотые, все всегда говорили.
Когда рассвело, я легла на диван в зале. Лена дала мне своё одеяло — мягкое, пахнущее стиральным порошком и заботой.
— Спи, — сказала она из дверей. — А завтра начнём новую жизнь. Без идиотов и свекровей.
Я закрыла глаза и впервые за долгое время заснула спокойно.
Прошло два месяца. Я уже работала в ателье Лены, сняла комнату в коммуналке на Гражданке и купила подержанную швейную машинку. Жизнь налаживалась медленно, но верно. И вот — звонок в домофон.
— Айгуль, это я. Можно подняться?
Голос Артёма был усталым, растерянным. Совсем не таким, каким он звучал в ту вечернюю кухню, когда объявлял о продаже.
Я нажала кнопку, открывая подъезд. Интересно было посмотреть на него — что он скажет, как объяснит свой приход.
Он поднялся быстро, стоял на площадке запыхавшийся, с букетом роз в руке. Розы были красивые, дорогие, но зачем-то печальные.
— Привет, — сказал он, протягивая цветы.
— Проходи, — я взяла букет, поставила в банку. — Чай будешь?
Он прошёл в мою маленькую комнату, огляделся. Здесь было тесно — кровать, стол, стул, машинка у окна. На стенах ничего не висело, только календарь и моё расписание работы.
— Как ты тут живёшь? — спросил он, садясь на край кровати.
— Нормально живу, — я поставила чайник. — А ты как? Квартиру продали?
— Продали, — он опустил голову. — Мама деньги взяла, купила себе дачу. А мне… мне досталась комната в коммуналке на Васильевском.
Комната в коммуналке. Значит, и его мечты о новом деле оказались мыльным пузырём.
— Айгуль, — он посмотрел на меня жалобно. — Я понял… всё понял. Мне без тебя плохо. Очень плохо.
— Ясно, — я поставила перед ним кружку чая.
— Давай попробуем ещё раз. Снимем что-нибудь вместе, я найду работу получше…
— А мама? — спросила я. — Она-то как к этому отнесётся?
Он помолчал, крутил ложку в чае.
— Мама… она теперь на даче живёт. Говорит, в городе ей душно стало.
