Мы сидели так долго, обнявшись на диване, пока за окном не стемнело. Потом я приготовила ужин — простой омлет с овощами, больше ничего не лезло в горло. Мы ели молча, каждый погружённый в свои мысли.
Уже лёжа в постели, я спросила:
— Как думаешь, она правда не вернётся?
— Не знаю. Мама упрямая, гордая. Если решила, что права, может стоять на своём до конца. Но я надеюсь, что время всё расставит по местам.
— Тогда это будет её потеря, не наша, — он поцеловал меня в висок. — Спи, милая. Завтра будет новый день.
Но уснуть я не могла ещё долго. В голове крутились события этого вечера, слова свекрови, реакция Артёма. Пустоцвет. Какое жестокое слово. Но разве я сама не думала о себе в таких терминах? Разве не корила себя за неспособность подарить любимому мужчине ребёнка?
И всё же поддержка Артёма значила всё. Он выбрал меня. Не абстрактную возможность стать отцом, не желание матери понянчить внуков, а меня. Несовершенную, возможно, неспособную к деторождению, но любимую.
Утром меня разбудил запах кофе и свежей выпечки. Артём уже встал и, судя по звукам из кухни, готовил завтрак. Я накинула халат и вышла к нему.
— Доброе утро, — он улыбнулся, увидев меня. — Решил побаловать тебя круассанами.
— С чего такая роскошь?
— Просто захотелось сделать тебе приятное.
Мы завтракали на залитой солнцем кухне, и казалось, вчерашний скандал был просто дурным сном. Но звонок в дверь вернул нас к реальности.
Артём пошёл открывать, а я осталась на кухне, инстинктивно напрягшись. Неужели Валентина Ивановна вернулась?
Но в кухню вошёл Артём один, держа в руках конверт.
— От мамы, — коротко сказал он. — Курьером прислала.
Он вскрыл конверт, пробежал глазами по содержимому. Лицо его становилось всё мрачнее.
— Что там? — не выдержала я.
— Она отказывается от меня, — голос Артёма был ровным, но я слышала в нём боль. — Пишет, что у неё больше нет сына, раз он выбрал «бесплодную жену» вместо «нормальной семьи». И ещё… — он замялся.
— Требует вернуть все подарки, которые делала нам на свадьбу и после. Говорит, что не желает, чтобы её вещи находились в доме, где её оскорбили.
Я почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. Оскорбили? Это она назвала меня пустоцветом, а оскорбили её?
— Соберём всё и отправим, — сказала я спокойно. — Не нужны нам её подарки.
Артём скомкал письмо, бросил в мусорное ведро.
— Прости, Катя. Я не думал, что она способна на такое.
— Перестань извиняться за неё. Это её выбор, её слова, её поступки. Ты здесь ни при чём.
Остаток дня мы провели, собирая вещи, подаренные свекровью. Сервиз, который мы ни разу не использовали, комплект постельного белья, несколько картин, даже фотоальбом со свадебными фотографиями, который она оформляла. Глядя на всё это, я поняла, что не испытываю сожаления. Эти вещи всегда были частью её присутствия в нашем доме, напоминанием о том, что она считает себя вправе вмешиваться в нашу жизнь.
Вечером, когда коробки были упакованы и готовы к отправке, мы с Артёмом сидели на балконе, пили вино и смотрели на закат.
— Знаешь, — сказал муж задумчиво, — может, это и к лучшему. Мама всегда пыталась контролировать мою жизнь. Решала, какую профессию выбрать, где жить, на ком жениться. Когда я выбрал тебя, она смирилась, но неохотно. А теперь… Теперь мы свободны.
— Но она же твоя мама, — возразила я. — Разве ты не будешь скучать?
— Буду, — честно признал Артём. — Но не по той маме, которая оскорбляет мою жену. А по той, которая читала мне сказки на ночь и пекла пироги по воскресеньям. Только вот та мама осталась в прошлом. А с этой, нынешней, мне не по пути.
Прошла неделя. Потом месяц. Валентина Ивановна не звонила, не писала. Коробки с её подарками мы отправили по адресу, указанному в письме. Никакой реакции не последовало.
Жизнь постепенно входила в привычную колею. Мы с Артёмом стали ещё ближе, словно это испытание только укрепило нашу связь. Мы начали изучать информацию об усыновлении, ходили на консультации к психологу, готовились к тому, что, возможно, станем родителями не совсем обычным путём.
