В кабинете участкового пахло кофе и бумагой. Мужчина лет сорока, усталый, но доброжелательный, перелистал её бумаги, проверил паспорт. — Да, всё чисто, — сказал он. — Дом оформлен на вас, дата покупки — после регистрации брака, но деньги по выписке с наследственного счёта. Так что, юридически вы собственник. — Тогда почему вообще разбирательство? — Заявление — это заявление, — пожал плечами он. — Мы обязаны проверить. Но не переживайте, я вижу, где правда. Просто… ваш бывший с матерью люди настырные. Могут попробовать через суд.
Настя вздохнула. — Пусть пробуют. Бумаги у меня, адвокат есть. — И правильно, — кивнул участковый. — Но советую поставить камеры. На всякий случай.
Она вернулась домой под вечер. Мороз усилился, воздух стал хрустящим. Настя долго стояла у ворот, прислушиваясь. Казалось, где-то рядом кто-то шуршит снегом. Паранойя, — сказала себе. — Просто нервы.
На следующий день установили камеры — две у ворот, одну на веранде. Сосед-пенсионер помог прикрутить и подключить к телефону. — Теперь всё под контролем, — сказал он. — Если кто полезет — сразу увидите.
Настя благодарно улыбнулась, но внутри было тревожно.
Через неделю тишины всё начало казаться сном. Она уже почти успокоилась, пока однажды ночью не сработала камера. Звук уведомления разбудил её в два сорок пять. Она взяла телефон — на экране мелькнула фигура у калитки. В шапке, в пуховике. Михаил. Он постоял, подёргал ручку ворот, потом достал что-то из кармана — похоже, ключ. Настя включила прожектор. Свет ударил в лицо, он отпрянул, замахал рукой, и… ушёл.
Утром она пошла в отдел и написала заявление о попытке проникновения. Участковый внимательно посмотрел видео, покачал головой: — Смело. Значит, действительно решил надавить. Но теперь у нас доказательство.
Через несколько дней Михаил позвонил. Голос был тихим, почти вкрадчивым. — Зачем ты так? — спросил он. — Мы могли всё решить спокойно. — Спокойно? — Настя сдерживалась. — После того, как ты ночью под забор лазил? — Я просто хотел поговорить. Без этих… формальностей. — Михаил, — сказала она устало, — поговорить надо было раньше. Теперь все разговоры — через суд.
Он выдохнул. — Знаешь, ты сама выбрала войну. Не жалуйся потом.
Суд назначили на декабрь. Настя наняла юриста, собрала документы, чеки, переписку, выписки с наследственного счёта. Всё было кристально чисто. На заседание Михаил пришёл с матерью. Мария Петровна вела себя, как актриса — заламывала руки, говорила о «страданиях» и «бессердечной невестке».
— Я всего лишь хотела тихий угол, — причитала она. — Мы же одна семья! Разве можно выгонять пожилого человека на улицу?
Настя сидела прямо, не отвечала. Юрист всё сделал за неё. — Уважаемый суд, — произнёс он спокойно, — дом куплен на личные средства моей доверительницы, что подтверждается банковскими документами. Истцы не имеют никаких имущественных прав.
Судья слушала долго, потом произнесла коротко: — В иске отказать.
Мария Петровна вскрикнула, Михаил сжал кулаки. Настя встала, поблагодарила судью и вышла. На улице шёл снег. Тихо, спокойно. Она вдохнула полной грудью — и впервые за долгое время почувствовала: всё, это конец.
Но конец оказался не совсем концом. Через пару дней вечером в дверь постучали. Сначала тихо, потом настойчивее. Настя открыла. На пороге стоял Михаил. Без злости, без наглости — просто усталый. — Не бойся, я не за этим, — сказал он. — Можно? Она помолчала, потом кивнула.
Он зашёл, снял шапку. — Суд всё решил, я понял. Не собираюсь больше ничего требовать. — Тогда зачем пришёл? Он пожал плечами. — Хотел извиниться. По-настоящему. — После всего? — тихо спросила она. — Да. Я… не понял, как сильно тебя задевал. Я думал, ты справишься, ты же сильная. А оказалось, я просто сживал тебя со свету.
Настя стояла, слушала. — А мать твоя тоже извиниться хочет? — спросила. Он горько усмехнулся: — Мама никогда не извиняется. Но я ей сказал, чтоб оставила тебя в покое.
Молчали долго. Потом он поднялся. — Спасибо, что выслушала. Я больше не приду. — Правильно, — кивнула Настя. — Мы оба заслужили покой.
Он ушёл. Тихо, без хлопка дверью.
Зима пришла по-настоящему. Морозы, белый пар над крышей, иней на ветках. Настя жила одна, и впервые это слово не пугало. Она вставала рано, выходила в сад, слушала, как под ногами хрустит снег. Иногда думала: А ведь всё могло быть иначе, если бы он просто поверил в меня, а не в свою мать. Но тут же отгоняла мысль. Жизнь не возвращается, как фильм на перемотке.
Весной она перекрасила забор в голубой, посадила лаванду вдоль дорожки. Тётя Валя приходила, приносила рассаду. Смеялась: — Вот видишь, Настюш, всё у тебя наладилось. А дом-то твой как живой стал!
Настя улыбалась. Дом действительно ожил. Каждое утро она открывала окна, и внутрь врывался запах травы и солнца.
Иногда ей снился Михаил — не злой, не обиженный, просто чужой человек, и она просыпалась без боли.
Однажды в начале лета на почту пришло письмо. От руки, без обратного адреса. Настя вскрыла — внутри было всего несколько строк:
Настя, прости. Я уехал. Маме хорошо — живёт у сестры. Спасибо за всё. Береги себя. Михаил.
Она долго держала письмо в руках, потом сложила и положила в ящик стола. Без слёз, без обиды. Просто точка.
Вечером она сидела на крыльце с чашкой чая. Ветер шевелил занавески, где-то стрекотал кузнечик. Настя смотрела на свой дом — тёплый свет из окон, тихий сад, и думала: Вот он, мой мир. Без чужих голосов, без давления, без страха. Я выстояла.
Она улыбнулась, подняла чашку, будто чокаясь сама с собой. — За себя, — сказала она. — И за свободу.
Дом будто ответил тихим потрескиванием досок. И стало ясно: теперь всё действительно позади.
