— Ты это серьёзно сейчас сказал? — голос у Анастасии дрожал, но не от страха, а от злости. — Что значит «мама поживёт в доме»? В каком, Миша? В моём доме?
Муж стоял у окна, хмурился, не глядя в глаза. За стеклом — серый октябрь, морось, лужи, грязь на асфальте, вороны каркают. Настя только что вернулась с работы, вся на нервах, а тут — вот оно.
— Настя, не начинай, — сказал Михаил, упершись ладонью о подоконник. — Я же по-человечески прошу. Маме трудно. Ей влажно внизу, она кашляет. Врачи говорят — переехать бы ей. А тут дом, простор, свежий воздух. Ну чего ты?
— А ничего, что это мой дом? — она скрестила руки, чувствуя, как ладони леденеют. — Я его купила. На свои деньги. Ты хоть понимаешь, о чём просишь?
— Да понимаю я! — Миша повысил голос. — Но что тебе стоит? Дом-то всё равно пустует. Ты туда почти не ездишь. Вот пусть мама там пока поживёт.
— Пока? — Настя фыркнула. — Знаю я это «пока». Потом начнётся — то шкаф перевезите, то огород вскопайте, то соседку ей найдите. И всё — дом уже не мой. Так, да?
Он отвернулся, достал сигарету, но так и не закурил — Настя не любила запах. Просто держал в руке, как отговорку от разговора.
— Ты вообще слышишь себя? — продолжила она. — Я пять лет копила! Отказывалась от всего! От отпусков, от платьев, от кафешек! На свет гасила, чтобы по счёту откладывать. А ты теперь хочешь туда маму подселить? Как будто я купила хату на двоих.
— Да что ты так взвилась? — Михаил наконец обернулся. — У тебя же квартира есть, вот живи тут, хоть до старости. Дом — большой, всем места хватит. Мама в одной комнате, мы в другой. Не вижу проблемы.
— А я вижу, — резко сказала она. — И большая она, эта проблема. Потому что ты даже не спросил. Просто поставил перед фактом.
Он молчал, упрямо глядя в пол. Настя вдруг поняла: он всё решил заранее. Решил, а теперь просто объявляет.
Она подошла ближе, вплотную. — Михаил, скажи честно, — голос её стал тихим, но колким, — ты когда-нибудь вообще считал этот дом нашим? Или тебе просто было всё равно?
Он пожал плечами. — Тебе же надо было чем-то заняться, — буркнул. — Вот ты и возилась с ремонтом. Я не мешал.
Настя выдохнула. Сердце стучало в висках. — «Не мешал»? Это ты называешь поддержкой? Я там сама всё красила, таскала мешки, стены шкурила, а ты сидел в машине и в телефоне копался. И теперь ты ещё рот открываешь?
— Да потому что ты всё делаешь по-своему! — вспыхнул он. — Я хотел помочь, ты только бурчала, что неправильно держу валик! Мне зачем это надо?
— Мне тоже не надо, — холодно сказала Настя. — Ни дом твой, ни помощь твоя. Но дом мой, и я не позволю никому туда заселяться. Ни тебе, ни твоей маме. Понятно?
Он вскинул глаза, злые, упрямые. — Это ты сейчас горячишься. Пройдёт. Ты просто эгоистка, вот и всё.
Она замерла. — Эгоистка? Я? — тихо переспросила. — После того как пять лет тянула нас на себе? После того как бабушкино наследство в дом вложила? После этого я эгоистка?
Миша не ответил. Только взял чашку, налил себе чай и отошёл к столу. Настя смотрела, как он мешает сахар, как будто ничего не случилось. И от этого спокойствия её начинало трясти.
— Михаил, — произнесла она ровно, — если ты хоть попробуешь вселить туда свою мать, я тебя просто выставлю за дверь. Без разговоров.
Он глянул на неё через плечо, усмехнулся. — Пугаешь, да? Ты и выставишь? Куда я пойду, по-твоему?
— К маме, — спокойно сказала она. — Вот к ней и пойдёшь.
После этого разговора они молчали три дня. Ни «привет», ни «спокойной ночи». Ходили по квартире, как два чужих. Настя чувствовала, что в воздухе висит что-то тяжёлое, неизбежное. Как будто натянутый провод между ними вот-вот лопнет.
Вечером пятницы он пришёл позже обычного. Пахло пивом и дорогим дезодорантом. Снял куртку, сел на диван, включил телевизор. Настя стояла у окна, глядя, как моросит дождь по стеклу, и молчала. Потом обернулась:
— Ты решил что-нибудь насчёт мамы?
— Решил, — не отрываясь от экрана, ответил он. — В воскресенье поеду, перевезу её вещи. Там тепло уже, ты же ремонт сделала.
Она подошла ближе. — Не смей, — сказала глухо. — Без меня ты туда не сунешься. Дом оформлен на меня. Ни ключей тебе, ни документов нет.
Он фыркнул. — Нашла хозяйку. Ну-ну. Думаешь, бумажка тебя спасёт?
— Да, думаю, — она шагнула к нему. — Потому что эта бумажка — единственное, что у меня осталось от нормальной жизни.
Михаил взорвался. Вскочил, швырнул пульт на стол. — Задолбала ты со своим домом! Только и слышу — мой, мой, мой! А может, пора понять, что не ты одна тут живёшь?!
— А кто живёт? — Настя не отступала. — Тот, кто всё время «не просил», «не хотел» и «не настаивал»? Или тот, кто готов продать мою мечту ради спокойствия своей мамочки?
Он подошёл вплотную, лицо побелело. — Ты не смей так о ней говорить. Она человек пожилой. А ты… ты просто неблагодарная.
— Благодарная? — хрипло рассмеялась Настя. — За что? За то, что пять лет тащила тебя, как чемодан без ручки? Или за то, что ты сейчас из меня дурочку делаешь?
Он хотел что-то сказать, но передумал. Поднял руки, как будто сдаётся. — Всё, хватит. Делай как хочешь. Только я маму всё равно туда перевезу.
Настя молча смотрела на него несколько секунд, потом медленно произнесла: — Попробуй.
Он ушёл в комнату, хлопнув дверью. А Настя осталась в тишине. За окном дождь стучал по подоконнику, как будто дразнил. На кухне тикали часы — гулко, нервно.
Она опустилась на табуретку, уткнулась лицом в ладони. Ей было и больно, и страшно, и обидно до слёз. Всё, что она строила, к чему шла, вдруг оказалось под угрозой. Дом — не просто стены. Дом был её опорой, символом того, что она смогла. А теперь кто-то собирался вселиться туда просто потому, что «так надо».
