Из спальни вышел Игорь — он всё слышал. — Аня… подожди. Ты же не можешь вот так. Мы столько всего… — Я могу, — сказала она. — Потому что всё остальное уже не имеет смысла.
Он подошёл ближе, но не дотронулся. — Я всё исправлю. — Не надо. Исправлять уже нечего.
Она посмотрела на него — усталого, растерянного, чужого. И вдруг вспомнила, как когда-то он стоял под дождём с букетом ромашек, как смеялся, как обещал, что никогда не предаст. Обещания — это как старые ключи: иногда они остаются, но замки давно заменили.
После их ухода квартира стала тихой. Слишком тихой. Только часы тикали на стене. Анна села у окна. На подоконнике лежали детские рисунки — чужие, оставшиеся после племянника, когда тот однажды приходил. Солнце пробивалось сквозь тюль, и на этих рисунках — корявых, цветных — вдруг стало видно что-то живое, настоящее.
Телефон зазвонил. Это была Марина. Голос тихий, будто после болезни: — Аня… я не знаю, как тебе благодарить. Если бы не ты…
— Не надо, — перебила Анна. — Просто живи дальше. Без долгов. Без лжи.
— Я постараюсь. — Постарайся. И не слушай маму.
Марина засмеялась сквозь слёзы: — Это невозможно, но попробую.
Вечером Анна вышла во двор. Воздух пах талым снегом и чем-то свежим. Соседка развешивала бельё, как восемь лет назад. Всё то же — но в этот раз Анна смотрела иначе.
Она подумала, что жизнь, оказывается, не рушится от одной потери. Она просто меняет форму. Когда-то ей казалось, что дом держится на стенах, на мебели, на бумажных свидетельствах. А теперь она знала: дом — это она сама. Пока в ней есть сила — у неё будет крыша, будет путь.
Прошло три недели. Развод оформили быстро — Игорь не сопротивлялся. Марина нашла новую работу, звонила иногда, осторожно, словно боялась, что Анна оттолкнёт.
Анна работала, много, с утра до ночи. Но вечерами садилась у окна — и писала. Сначала просто мысли: о страхе, о женщинах, которые всю жизнь несут на плечах чужие долги — не только финансовые, но и моральные. Потом из этих мыслей стал вырастать рассказ.
Она смеялась: «Вот, мама, не зря ты говорила, что во мне писательница сидит».
Иногда по вечерам ей звонила та самая соседка с бельём — старушка Валентина Павловна. — Аня, у меня кошка опять на дерево залезла, иди помоги. И Анна шла. Потому что помогать — это не продавать квартиру. Это просто быть рядом.
Однажды в воскресенье она проснулась от стука в дверь. На пороге стоял мальчишка — Димка, Маринин сын. — Тётя Аня, мама сказала, можно я к тебе приду? Мы лепим поделку, а у вас ножницы лучше.
Анна улыбнулась. — Конечно, заходи.
Он снял куртку, достал из рюкзака картон, клей, какие-то бусинки. — Мы в школе конкурс делаем, — пояснил он. — Тема — «Мой дом».
Анна замерла. — И какой он у тебя, дом?
Димка задумался, а потом сказал: — Дом — это когда не страшно.
Она отвернулась к окну, чтобы он не увидел, как блеснули глаза. — Правильно, — сказала она. — Самое правильное определение.
Вечером, когда Димка ушёл, она убрала стол. На подоконнике лежала его поделка — картонный домик с наклеенным сердечком на крыше. Анна не стала выбрасывать. Поставила рядом с цветком.
Она вышла на балкон. Внизу играли дети, где-то лаяла собака, а на небе медленно поднималась луна — неровная, бледная, но красивая.
И вдруг Анна поняла, что больше не боится будущего. Всё страшное уже произошло. Всё остальное — просто жизнь.
Она закрыла глаза и тихо сказала: — Спасибо, мама. За дом. За уроки. За то, что научила держаться.
Ветер донёс запах весны. А за стеной, будто в подтверждение её слов, упала капля с подоконника и тихо стукнула в ведро — ровно, уверенно, как первый знак новой главы.
