— Саша, — сказала она тихо, но отчётливо, — уходи.
— Уходи. Я устала быть удобной.
Он выдохнул, взял сумку и пошёл к двери. Не оглянулся. Тамара Павловна выбежала из кухни: — Сынок, ты куда?!
— К тебе, мам, — сказал он глухо.
И всё. Дверь захлопнулась, и тишина осела, как пыль.
Соня долго стояла, прислушиваясь к этой тишине. Сначала казалось, будто мир остановился. Потом вдруг стало легко. Даже дышать стало проще.
Она сняла халат, достала мешки и начала убирать квартиру. Всё, что напоминало о свекрови, — банки с огурцами, старые скатерти, кружки с надписью “любимой мамочке” — всё в пакеты. Вещи Насти — туда же. Пакеты унесла к мусорке и выкинула, не дрогнув.
На обратном пути в лицо подул ветер — холодный, с запахом листвы и дождя. Октябрь. Новый воздух.
Прошла неделя. Ни звонков, ни визитов. Только как-то раз соседка снизу, та, что вечно с бигуди, шепнула на лестничной клетке: — Видела твоего Сашку, с матерью шёл. Видно, опять вместе живут.
Соня кивнула и пошла дальше, не замедлив шаг.
Через две недели в дверь постучали. Стоял Саша — похудевший, в старой куртке, с чемоданом.
— Сонь, — тихо сказал он, — можно поговорить?
Она открыла шире, но не приглашала. — Говори.
— Я не могу у мамы. Она… ну… достала. Всё контролирует, вмешивается… Я понял, что ты была права.
— Поздно, Саша, — сказала она устало. — Я больше не хочу всё это заново.
— Но я люблю тебя, Сонь, — он шагнул ближе. — Дай шанс.
Она посмотрела ему прямо в глаза. — Любовь — это не когда терпишь, а когда уважаешь. А ты меня не уважал. Ты позволял мне тонуть, пока твоя мама рулит моей жизнью.
Он опустил голову. — Я изменился.
— Может, — пожала она плечами. — Только теперь мне это не нужно.
Она закрыла дверь перед ним спокойно, без крика, без злости. Просто закрыла. А потом опёрлась на косяк и глубоко выдохнула.
Жизнь наладилась потихоньку. С утра — кофе в любимой кружке, по вечерам — сериал или тишина. Никто не советует, как “правильно жить”, никто не ходит по квартире в тапках чужого размера.
Однажды, возвращаясь из магазина, Соня встретила Настю. Та стояла у остановки, в пуховике, с пакетом.
— О, привет, — сказала Настя неловко. — Я тут работаю теперь.
— Ну, хорошо, — ответила Соня, спокойно, без злости.
— А вы… всё одна? — спросила девчонка.
— Всё сама, — поправила Соня. — Не одна, а сама.
Настя кивнула и отвернулась.
Вечером Соня сидела на диване, пила чай и смотрела в окно. Снаружи ветер гонял жёлтые листья, фонарь мерцал, а в доме стояла чистота — настоящая, не вымученная.
И вдруг стало как-то тепло. Не от батарей, а изнутри.
— Ну вот, — сказала она тихо, — теперь мой дом по-настоящему мой.
Она выключила свет, легла и впервые за долгое время заснула спокойно. Без тревоги, без злости, без ожиданий.
Прошёл месяц. На телефон пришло сообщение от Саши:
“Как ты? У мамы всё по-старому, я съехал. Может, встретимся?”
Соня перечитала и не ответила. Просто удалила. А потом пошла на кухню, открыла окно. Осень уже почти ушла, но воздух был свежий, бодрящий.
Она включила чайник, достала тетрадку, где когда-то записывала расходы по ипотеке, и написала сверху новой ручкой:
“План на новую жизнь.”
Первым пунктом — “Никогда больше не позволять никому решать за меня.” Вторым — “Учиться быть счастливой без оглядки на чужие ожидания.” Третьим — “Купить новые занавески — белые, лёгкие, как воздух.”
Она усмехнулась, допила чай и поняла: теперь всё действительно по-новому.
Без лишних людей. Без одолженных слов. Без страха.
А на улице уже пахло зимой. Соня глянула на небо — серое, чистое, как выстиранное после бури полотно, и сказала сама себе, вполголоса, по-домашнему:
— Жить-то, оказывается, можно. Главное — не дать себя заселить.
И впервые за долгое время рассмеялась — легко, по-настоящему.
