Тишина. Глубокая, оглушительная, наполненная только биением ее собственного сердца. Юлия медленно наклонилась, подобрала ключи. Зашла в квартиру, заперла дверь на все замки. Ригель щелкнул громче, чем когда-либо. Вторая точка.
Она не плакала. Она обошла всю квартиру, комнату за комнатой, проводя ладонью по стенам, по косякам дверей, по столешнице на кухне. Ее стены. Ее двери. Ее кухня. Запах свежей краски и нового ламината был запахом ее победы. Горькой, одинокой, но победы.
На следующий день, в обеденный перерыв, она пошла в ЗАГС. Заявление на развод. В графе «причина» она вывела твердым почерком: «Утрата доверия и невозможность дальнейшего совместного проживания».
Дмитрий звонил. Сначала яростно, потом умоляюще. Она не брала трубку. Сообщения сыпались одно за другим.
«Юль, давай поговорим нормально. Ты все слишком драматизируешь».
«Мама уехала к Ольге в деревню. Доволен? Теперь у нас никто не живет».
«Неужели наша семья ничего не стоит? Из-за какой-то бытовухи все рушить?»
Она читала и стирала. «Какая-то бытовуха». Для него это был просто конфликт из-за квадратных метров. Для нее — вопрос принципа. Уважения. Права быть хозяйкой в своем доме.
Через пару недель позвонила их общая знакомая, Катя.
— Юль, ты в курсе, что твой Димка в общаге живет? В той, что за химзаводом. Комнату снимает за копейки, говорит, воняет коридор вареной капустой, соседи алкаши.
— Нет, не в курсе, — честно ответила Юлия.
— А его маман… Ох, и скандал же она ему устроила! Ольга мне передавала. Кричала, что он тряпка, что не смог с женщиной справиться, что из-за его мягкотелости она теперь в деревне картошку полет. Назвала его неудачником.
Юлия молча слушала. Ни капли жалости. Ни грамма сожаления. Было лишь пустое, выжженное пространство там, где раньше была привязанность.
— Мне его не жалко, — сказала она наконец.
— Вообще? — в голосе Кати слышалось неподдельное изумление.
Развод дался удивительно легко. В здании суда Дмитрий выглядел серым и постаревшим. Он молча подписал бумаги, бросил на нее короткий взгляд — в нем уже не было ненависти, лишь усталое безразличие — и вышел. Юлия вышла следом, но он уже растворялся в толпе на улице. Она села на лавочку, достала телефон. Написала матери: «Все. Свободна».
Ответ пришел мгновенно: «Приезжай. Мы с папой тебя ждем».
Она поехала в родительский дом в субботу. Мама накрыла стол, папа молча обнял ее за плечи, и в этом молчании было больше поддержки, чем в самых красивых словах.
— Ты правильно поступила, дочка, — сказала мать, наливая чай. — Мужик, который не видит в тебе человека, а видит придаток к своей воле, не нужен. Лучше уж одной.
— Я знаю, — кивнула Юлия. И правда знала.
Она вернулась домой поздно вечером. В своей квартире пахло тишиной и покоем. Она приняла долгий душ, легла в свою кровать, на свежее белье. За окном шумел город, горели огни, жила чужая жизнь. А здесь, внутри этих стен, началась ее жизнь. Только ее.
Она закрыла глаза. Завтра — новый день. Первый день ее новой, настоящей жизни. Без оглядки на чужое мнение. Без необходимости отстаивать то, что и так по праву принадлежало ей. Ее пространство. Ее воздух. Ее правила. И в этом горьком, завоеванном в одиночку спокойствии была странная, щемящая, но абсолютная правда.
