Терпеть. Это слово стало её проклятием. Терпи, когда свекровь критикует твою внешность. Терпи, когда она при гостях рассказывает, какая ты неумёха. Терпи, когда она demonstrativno перемывает за тобой посуду, приговаривая: «Эх, научить бы тебя нормально мыть…»
Звонок телефона вырвал Марину из тяжёлых размышлений. Андрей.
— Привет, солнышко! Как дела? — его голос звучал беззаботно.
— Твоя мама опять рылась в нашем шкафу, — устало сказала Марина.
В трубке повисла пауза.
— Ну, Марин… Она же хотела помочь с уборкой, наверное.
— Андрей, она держала в руках моё нижнее бельё и говорила, что порядочные женщины такое не носят!
— Ой, да ладно тебе. Мама из другого поколения, у них другие взгляды. Не обращай внимания. Слушай, я тут подумал… Может, сегодня мама приготовит ужин? А то ты вчера говорила, что устала на работе…
Марина почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Вчера она действительно пришла уставшая после тяжёлого дня и собиралась заказать доставку. Но Валентина Петровна устроила целый спектакль про то, что «молодёжь совсем разучилась готовить» и «бедный Андрюша питается всякой гадостью». И теперь сын, вместо того чтобы поддержать жену, фактически подтверждает правоту матери.
— Конечно, — глухо ответила Марина. — Пусть готовит.
— Вот и отлично! Мам так вкусно делает те котлетки… Кстати, может, попросишь у неё рецепт? Научишься готовить так же. Марина сбросила вызов, не попрощавшись. Слёзы душили её, но она запретила себе плакать. Не дождутся. Она встала, подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на своё отражение. Молодая женщина двадцати восьми лет с усталыми глазами и опущенными плечами. Когда она успела превратиться в эту загнанную, вечно виноватую тень?
Из кухни доносились звуки — свекровь уже хозяйничала там, гремя кастрюлями. Марина вышла из спальни и направилась в гостиную. Нужно было успокоиться, взять себя в руки. Но едва она села на диван, как услышала голос Валентины Петровны. Та говорила по телефону, и не сдерживалась в выражениях.
— Да что ты, Люба! Ничему научить невозможно! Вчера смотрю — она яичницу жарит. Яичницу, Люб! И ту умудрилась подгореть. Я уж молчу про то, как она рубашки гладит. Андрюша мой бедный ходит весь помятый… Нет, ну я стараюсь, конечно. Переглажу потихоньку, приготовлю нормально. Но долго ли я протяну? Мне ведь уже шестьдесят пять…
Марина стиснула зубы. Подгоревшая яичница — это было полгода назад, когда она отвлеклась на звонок с работы. Один раз! И рубашки она гладит нормально, просто Валентина Петровна специально мнёт их в шкафу, чтобы потом demonstrativno перегладить.
— А бельё какое носит! — продолжала свекровь, понизив голос до театрального шёпота. — Я сегодня видела — кружева эти все, стринги… Фу! Приличная женщина такого не наденет. Ясно же, для чего это всё. Гулящая она, вот что я тебе скажу. Небось на работе с кем-то…
Это было уже слишком. Марина вскочила с дивана и ворвалась в кухню. Валентина Петровна даже не смутилась, увидев её. Наоборот, демонстративно отвернулась и продолжила разговор.
— Ладно, Люб, потом поговорим. Тут некоторые подслушивают чужие разговоры.
Она положила трубку и обернулась к невестке с невинным видом.
— Что, Мариночка? Помочь хотела? Так я сама справлюсь, не утруждайся. Иди отдыхай, работница наша.
В голосе свекрови звучала нескрываемая издёвка. Марина сделала глубокий вдох.
— Валентина Петровна, я всё слышала. Как вы можете говорить обо мне такие вещи? Обвинять в измене?
Свекровь пожала плечами.
— А я что такого сказала? Просто поделилась с подругой наблюдениями. Если совесть чиста — чего обижаться? Хотя… знаешь, что говорят: на воре шапка горит.
— Да как вы смеете! — Марина почувствовала, как self-control окончательно её покидает. — Я вашему сыну не изменяла и не собираюсь! А то, какое бельё я ношу — это вообще не ваше дело!
— Ах, не моё дело? — Валентина Петровна сузила глаза. — В моём доме живёшь, моего сына за нос водишь, а я и слова сказать не могу? Знаешь что, милочка, хватит тут командовать. Не нравится — чемодан, вокзал, и катись откуда пришла. Посмотрим, как мой Андрюша выберет — мать родную или…
Она не договорила, но презрительный взгляд сказал всё за неё. Марина почувствовала, как внутри что-то ломается. Три года унижений, три года «потерпи», три года превращения в тень — всё это вдруг накатило волной такой силы, что перехватило дыхание.
