Они ушли, громко шепча за дверью. Через двадцать минут вернулся Иван. Усталый, в рабочей спецовке, с пластиковым пакетом в руке.
— Что у нас, гроза прошла? Или только начинается?
— Твоя мама с Катей приходили. С вещами.
— С вещами? — он поставил пакет на пол. — Это как понимать?
— Очень буквально. Попытка экспроприации моего жилья. Мама революционерка, Катя в роли будущего Ленина, а я — капиталист в халате.
— Мамаша моя, конечно, креативная… — вздохнул он. — Я с ней поговорю.
— Надеюсь, не предложишь отдать половину спальни под её «тепло сердец»?
Он подошёл и обнял её сзади.
— Ты у меня крутая. Никому ничего не отдавай. Я сам с ней поговорю. Просто… будь с Катей помягче, ладно? Ей сейчас тяжело.
— Если тяжело — пусть берёт ипотеку. Или хотя бы учится отличать гостеприимство от вторжения.
Он хмыкнул и ушёл в душ.
А через два дня всё повторилось. Только с чемоданом на колёсиках и с мужским голосом по телефону:
— Оля, ну ты чё такая злая? Это ж не навсегда! Мамка сказала, что ты просто упрямая…
Это была Катя. Позвонила сама. Наивно. А Ольга только уселась завтракать.
— Катя, милая, у меня нет настроения для съёмок реалити-шоу. Давай так: я не твоя няня, и не банк жилья. Поживи в общаге, увидишь, как там классно. Может, потом оценишь, что у людей бывают границы.
— Ты хочешь, чтобы я страдала?
— Я хочу, чтобы ты взрослая стала. Это разные вещи.
Повесила. Потом поймала себя на мысли, что злится не на Катьку. А на Ивана. Он не поставил точку. Ольга могла биться, как лев, но если дома мужчина — «молчит», это уже не семья.
Это — коммуналка на троих. Только вместо бабки с козой — свекровь с дочкой. Мария Ивановна появилась без звонка.
Ровно в семь утра. В воскресенье.
Ольга стояла на кухне в халате с оленями, пыталась сварить себе кофе и собраться с мыслями. За окном — тихий двор, кошка на подоконнике облизывает лапу. И тут — дзынь-дзынь! сначала один раз. Потом второй. И через три секунды снова, как будто лифт вызвали на всех этажах сразу.
— Ну всё, началось утро понедельника, — пробормотала Ольга, бросая взгляд на часы. — Только сегодня, кажется, воскресенье?
Дверь она открыла на автомате. И зря.
На пороге стояла свекровь. В пальто, хотя на улице — тепло. В одной руке — авоська с какой-то вялой капустой и банкой с маринованными огурцами. В другой — пухлый конверт и лицо, полное священного огня.
— Олечка, доброе утро! А ты что, ещё не проснулась? — Мария Ивановна с порога зацокала языком, будто в квартире у Ольги пахло гарью и безысходностью.
— Доброе утро, — устало протянула Ольга. — Надеюсь, ты принесла нотариуса и отъезжаешь на юг, раз с утра такая бодрая?
— Я принесла кое-что поважнее, — назидательно сказала свекровь и прошла внутрь, не дожидаясь приглашения. — Мы с Катюшей посоветовались. И решили, что дальше тянуть нельзя.
— Что — нельзя? — Ольга прикрыла за ней дверь, но уже чувствовала: сейчас будет весело.
— Ситуацию. С квартирой. — И, как генерал перед битвой, Мария Ивановна села за кухонный стол и положила перед собой конверт. — Ты не подумай, я не претендую. Просто рассудила по-матерински. У вас с Иваном всё равно детей нет, а у Кати — скоро новая жизнь. Учёба, карьера, возможно, семья… А ты сидишь здесь, одна в своей крепости. Это ж не по-христиански, Олечка.
— Сейчас расплачусь. От умиления, — Ольга села напротив, облокотившись на стол. — И что в конверте?
— Там заявление. Катя готова оформить временную регистрацию. А ты — ну, временно переедешь к маме. Всё равно ты всё время у неё.
— У меня мама в Перми. В квартире без отопления и с тараканами. Если только ты не хочешь пожертвовать ради Кати моим здоровьем?