Галина застыла. Они её не видели.
Вот и всё. Сказка закончилась. Карета снова тыква. Только тыква — это я.
— Константин, — сказала она на следующий день, — мы больше не будем помогать твоей семье.
Он вскинул голову от ноутбука.
— Это что сейчас было?
— То, что я сказала. Я устала платить за уважение. А, как выяснилось, его и не было.
— Я слышала. И видела. Достаточно.
— Ну… это… они просто ляпнули. Мама, может, не подумала. Ты же знаешь — у неё язык быстрее головы.
— Ты тоже не подумал, когда вписал их в нашу жизнь до костей. Или думал — но тебе было удобно?
Он встал, подошёл, попытался взять её за руку.
— Галь… ну не руби с плеча. Семья — это же… это же не только про хорошее.
— Ага. Но если всё плохое — это я, а всё хорошее — вы, то, знаешь, Константин… у меня для тебя новость.
Она пошла к двери, открыла гардероб. Вынула его куртку. Потом ботинки. Потом аккуратно сложила его рюкзак, который он когда-то притащил к ней «временно, пока не сниму».
— Ты что, серьёзно? — сдавленно спросил он.
— Абсолютно. У тебя есть семья. Вот и живи с ними. У меня теперь — я сама.
Ночью он писал. Долго. «Прости», «Ты всё неправильно поняла», «Я просто не хотел ссор…» А потом — тишина. Он ушёл к матери.
Через неделю свекровь позвонила. — Ты счастлива теперь, да? Семью разрушила, человека выгнала. Эгоистка ты. Вот и всё. Салон есть — а в душе пустота.
— Нет, — спокойно сказала Галина, — теперь в душе тишина. А пустота — это то, что вы у меня высасывали годами. Спасибо, что дали понять, кто вы на самом деле.
Прошло две недели. В квартире стало… легче. Как будто кто-то вынес старый ковёр, от которого всегда пахло сыростью и прошлым.
На балконе она нашла его старые носки, завёрнутые в шарф. Выбросила их с балкона. Как и всё, что больше не нужно.
— Галь, привет… Ты можешь сейчас говорить? — голос Светланы был странный: будто извинилась, но только про себя.
Галина на секунду задумалась: а могу ли я говорить? Или уже достаточно наговорилась с этой семьёй, чтобы не хотеть слышать от них ничего лет до семидесяти?
— Говори, — коротко ответила она, стоя посреди салона. Клиентов не было. День был дождливый, тёплый и противный — как свекровь в халате.
— Погоди, ты про… Мария Ивановна?.. — Галина села на край кресла, стараясь понять: чувствует ли она что-то.
— Да. Сердце. Внезапно. Мы в шоке.
— Мне… жаль. Правда. — Она не врала. Всё же смерть — это не ссора.
— И… Костя хотел бы, чтобы ты пришла на похороны. Он говорил, ты всё равно была частью семьи.
— Он это вслух сказал? Или вы вместе так придумали, чтобы я снова влезла в эту «семью»?
Светлана замолчала. Потом пробормотала:
— Просто приезжай. Всё. Адрес ты знаешь.
Адрес я знаю, да. Знаю и то, где у вас хранится коробка с теми чеками, которые я подсовывала вам безвозмездно. Знаю, где я оставила нервы, молодость и наивность.
Похороны прошли по шаблону. Плачущие соседи, фраза про «хорошую женщину», которая жила «ради детей» (не уточняя, за чей счёт), немного алкоголя, и много наигранного траура.
Константин не подходил. Лишь смотрел издалека. С извиняющимся взглядом. Привычный взгляд. Он им пользовался вместо поступков.
Сестра Анна, будто мимоходом, в кухне, когда Галина налила себе чай, сказала:
— Мамина квартира теперь ваша. Ну, точнее… напополам с Костей.
— Какая квартира? — напряглась Галина. — Вы про двушку на Парковой?
— Она её переписала на него полгода назад. Но с припиской — в случае её смерти, имущество делится между ним и ближайшим родственником. То есть… тобой.
— Простите, что?! — Галина чуть не уронила чашку. — Я к ней не родственник. Мы уже были в разводе. Какой «ближайший»?
— Вот именно. Но в завещании ты всё ещё значишься как жена. Она не знала, что вы официально развелись. Костя не говорил.
