— Привет, — сдержанно сказал он, будто боялся, что дверь сейчас снова закроется.
— Опоздал лет на пять. Но давай, заходи. Послушаем, что там за речь готовилась полгода.
Он вошёл. Осторожно. Как в музей, где всё можно разглядеть, но нельзя трогать.
— Красиво тут стало, — сказал он, оглядываясь. — Сама всё?
— Нет, гномы из IKEA приходили по ночам. Конечно сама.
Он улыбнулся. Сел. Молча. Потом выдохнул:
— Галь, я правда… хотел извиниться. Перед тобой. Поздно. Не вовремя. Но искренне.
— Знаешь, Кость… Я теперь умею отличать искренность от чувства вины. Ты сожалеешь. Но ты не жалеешь.
— Нет. Сожаление — это про себя. Что потерял. А жалеешь — это когда больно за того, кого предал.
— Я стал другим. — сказал он тихо. — Без тебя как будто… всё показалось, каким есть. И я увидел, что не ты была чужая среди моих, а они чужие среди нас.
— Браво. Позднее прозрение — любимое блюдо всех бывших. Под бокальчик сожалений.
— Я не пью, кстати. Полгода.
— А зачем ты пришёл, Кость? Вот по-честному. Хочешь вернуться?
Он кивнул. Но осторожно. Не как мужчина, уверенный в себе, а как школьник, у которого ручка протекла на контрольной.
— Я вспомнил, как мы с тобой жили первые два года. Как ты смеялась, как у нас всё получалось. До… мамы. До…
— До твоего вечного «не сейчас, Галечка». Знаешь, это не мама всё испортила. Это ты ей разрешил. Это ты каждый раз говорил: «Ну подожди, ты же понимаешь, у неё давление…»
— Вот и понимай. Только не путай понимание с прощением.
Он встал. Сделал шаг к ней. И тут она неожиданно сказала:
— Я продала квартиру. Мамину.
— И купила одну студию. На юге. Маленькую, но свою. Знаешь, как символ. Что я могу теперь сама, без оглядки.
Он кивнул. Неожиданно спокойно.
— Знаешь… я не знал, как мне жить дальше. После всего. Сначала был гнев. Потом апатия. Потом — что-то вроде принятия. А потом вдруг понял: я ведь даже не знаю, кто ты теперь. Та, которую я помню — она осталась в прошлом. А ты — другая.
— И я сама себя иногда не узнаю. Но мне с собой теперь не страшно.
— А со мной было страшно?
— Нет. Хуже. Бессмысленно.
Он сел обратно. Уперся локтями в колени. Молчал.
— Я просто хочу быть рядом. Не как муж. Даже не как «бывший». Просто как человек. Который понял, что всё просрал.
— Это прозвучало почти поэтично.
— Не старался. Слов просто мало.
Она долго смотрела на него. Потом пошла на кухню. Налила чай. Принесла вторую чашку. Поставила перед ним.
— Вот что. Будет так. Мы не начинаем сначала. Мы продолжаем. Как люди, которые когда-то были близки, но теперь слишком взрослые, чтобы повторять ошибки.
— Шанс есть. Один. Как у авокадо: либо вовремя, либо в мусорку.
— Тогда спасибо. За чай. И за шанс.
— Только учти — я теперь не та Галя, что всё тянет на себе. Если пойдём снова в одну сторону — то шаг в шаг. Не впереди, не сзади. А рядом.
— Не понял. Но звучит хорошо.
Они молчали. Пили чай. И впервые за много лет — в их тишине не было боли. Ни сожалений, ни упрёков. Просто люди. Двое. По одну сторону прошлого.
Через пару месяцев его видели в её салоне. Не как мужа. Как человека, который приезжал просто так. Подвозил кофе. Забирал на обед. Спрашивал: «Ну что, завоевать удалось?»
А она улыбалась и отвечала: — Завоёвывать надо было в первый раз. Сейчас — учись быть полезным.
Не идеально. Не с первого раза. Но старался. Потому что понимал: второго второго шанса не будет.
Финал. Галина смотрела в окно. Осень сдалась. Пришла зима. Белая, свежая, как чистый лист. Она больше не боялась его. Не боялась себя. Не боялась одиночества. Потому что теперь знала: жизнь — это не борьба за чью-то любовь. Это выбор. Каждый день. Быть собой. И быть с тем, кто выбрал тебя. Не по привычке, а по осознанию.
И, знаете, это охренительно приятно.
