— Петя? — неуверенно позвала она. — Петр Логинов?
Он обернулся, и в глазах его мелькнуло удивление:
— Мила? Милочка Воронова?
— Уже тридцать лет как Гаврилова, — улыбнулась она.
— А я всё рисую, — он показал на этюдник. — Помнишь, как в художественной школе?
Конечно, помню, подумала она. Помню твои стихи, твои портреты, твои мечты о Питере.
— Ты ведь уехал тогда?
— Уехал. Закончил Академию художеств, остался в Питере. А сюда каждый год приезжаю — Байкал рисовать. Он каждый раз разный.
Они проговорили до заката. Пётр рассказывал о выставках, о своей мастерской в Питере, о том, как не сложилась семейная жизнь — жена не выдержала его бесконечных поездок на пленэры.
— А ты? — спросил он. — Как ты?
И она рассказала — всё как есть. Про Кешу, про Дашу, про то, как решила приехать одна.
— Знаешь, — сказал он, задумчиво глядя на темнеющее озеро, — я ведь часто вспоминал тебя. Думал — как сложилась твоя жизнь? Была бы ты счастлива со мной — безденежным художником, вечно пропадающим на этюдах?
— А я была счастлива, — вдруг поняла Мила. — С Кешей, с детьми, даже с его рыбалкой по выходным. Просто сейчас… сейчас всё изменилось.
— Жизнь вообще штука переменчивая, — философски заметил Пётр. — Как Байкал — то штиль, то шторм.
На следующий день он показал ей свои любимые места — маленькие бухты, где почти никогда не бывает туристов, старые деревянные домики на берегу, похожие на декорации к фильму-сказке.
А вечером они снова сидели у воды, и Мила думала о том, как удивительно устроена жизнь — иногда нужно потерять что-то важное, чтобы найти себя настоящую.
Неделя пролетела как один день. Они гуляли, разговаривали, Пётр рисовал — её портрет, озеро, закат над водой. Мила чувствовала себя той девчонкой из художественной школы — и одновременно другой, умудрённой опытом женщиной, которая знает цену себе и своим чувствам.
— Я послезавтра улетаю в Питер, — сказал Пётр в последний вечер. — Приезжай. Я покажу тебе город, Эрмитаж, белые ночи…
Она покачала головой:
— Нет, Петя. Это была бы просто попытка вернуться в прошлое. А оно не возвращается.
— Ты стала мудрой, — он улыбнулся. — А я, наверное, так и остался мечтателем.
Они попрощались на берегу. Пётр подарил ей маленький этюд — закат над Байкалом, удивительно точно передающий то чувство покоя и бесконечности, которое она испытывала здесь все эти дни.
А через день позвонил Аркадий.
— Мила, — голос его звучал глухо. — Прости меня. Я… я всё понял. Даша… она просто хотела денег на свой салон. А я… я просто испугался старости, наверное. Захотелось вернуться в юность, когда всё было просто и понятно.
Она молчала, глядя на байкальские волны.
— Ты можешь… можешь не простить, я пойму. Но я хочу, чтобы ты знала — эти тридцать лет были самыми счастливыми в моей жизни. И я только сейчас это по-настоящему понял.
— Знаешь, — сказала она после паузы, — я тут много думала. О нас, о жизни. О том, что иногда нужно отпустить человека, чтобы понять — отпускать его не хочется. Или наоборот — отпустить и понять, что так правильно.
— И… что ты поняла?
— Я поняла, что не хочу делать вид, будто ничего не было. Не хочу сделать вид, что простила, просто чтобы вернуть прежнюю жизнь. Мы уже не сможем жить как раньше — слишком многое изменилось.
— Значит… всё кончено? — в его голосе звучала такая боль, что у неё сжалось сердце.
— Нет. Значит, нам придётся всё начать сначала. Заново узнать друг друга. Заново научиться доверять. Ты готов?
— Готов, — выдохнул он. — Когда… когда ты вернёшься?
— Через три дня. И знаешь что? Давай всё-таки съездим на Байкал вместе. В сентябре здесь невероятно красиво.
— Договорились, — в его голосе впервые за долгое время послышалась улыбка.
Она положила телефон и подошла к окну. Байкал искрился на солнце, ветер гнал белые барашки волн к берегу. Где-то там, в Питере, Пётр пишет свои картины — может быть, вспоминая эти дни и её лицо, освещённое закатным солнцем. Где-то в их городке Даша пытается спасти свой салон красоты.
