— Ты ведёшь себя, как истеричка! — вдруг рявкнул он. — Я что, враг тебе? Это наш общий дом, Алин!
— Нет, Игорь. Это мой дом. И я в нём — хозяйка. А ты — временный жилец, по доброте душевной. Срок аренды истёк, как и моё терпение.
Он вздохнул, что-то зашипел себе под нос и отошёл. Через полчаса она услышала, как хлопнула калитка.
Алина поднялась. Медленно, без суеты. Как будто репетировала это десятки раз. Открыла ноутбук. Папка «Дача». Там — фотографии, сканы, копии писем бабушки, документы. Всё по полочкам.
Открыла документ с заголовком «Заявление». Она писала его ночью. От руки. Теперь набирала, как диктовала себе: «В связи с утратой доверия, прошу аннулировать временную регистрацию гражданина Ганина И.А. по адресу…»
На следующее утро он вернулся. Снова с мамой. Без предупреждения.
— Что за бред, Алина? — Он тряс бумагой, будто та могла заговорить. — Это ты, что ли, уже заявление отправила? Без разговора?!
— Разговор был. Вчера. Ты выбрал сторону. Теперь — живи с этим.
— Да ты с ума сошла! Мы семья! Ты реально думаешь, что суд примет твою сторону? Что я просто уйду?
— А ты не понял? Я не жду суда. Я жду, когда ты соберёшь свои вещи. Пока по-хорошему.
Валентина Ивановна зашла следом, без приглашения, как к себе на кухню. И тут же начала:
— Слушай, ты перегибаешь. Это не по-женски. Уймись, пока не поздно. Ты же сама виновата, что от нас закрылась. Мы хотели как лучше…
— Вы хотели землю. — Алина спокойно достала папку. Показала кадастровую выписку. — Вот тут написано: «индивидуальное пользование». Без доступа для родственников, соседей, инициативных аграриев.
— Ты злая, Алина. Игорь терпел, я терпела, Ольга даже привозила тебе свои огурцы — помнишь? — Валентина Ивановна швырнула фартук на пол. — Но ты всё портишь. Всё! Тебе дали шанс — быть в семье. А ты…
— А я сказала «нет». — Алина подняла взгляд. — Я не покупала себе семью. Я покупала себе тишину. Пространство. Без скандалов, без поучений, без капусты на каждом свободном клочке земли. Я не обязана никому — ничего.
— Значит, ты выбираешь одиночество? — Игорь смотрел ей в глаза. Уже без злости. С почти жалостью. — Сама. Осознанно?
Она вздохнула. Подошла ближе. Почти шёпотом:
— Я выбираю — себя. Впервые. За много лет.
Он опустил глаза. Повернулся. Без слов пошёл в комнату. Через двадцать минут вышел с двумя сумками. Мать шла следом, громко дыша. Словно это они уходили в ссылку, а не возвращались в своё жильё.
— Ты всё ещё можешь передумать, — бросил Игорь в дверях. — Мы можем всё обсудить. Без крика. По любви.
— Нет, Игорь. Мы уже всё обсудили. И любви там не было.
— Удобство. Тебе — дом на лето. Маме — грядки. Мне — иллюзия, что я не одна. Но это всё закончилось.
Он кивнул. Без слов. Спустился по крыльцу.
Алина закрыла дверь. Медленно, как последнюю страницу. Потом подошла к чайнику, поставила воду. И — расплакалась.
Тихо, беззвучно. Не потому что жалко. А потому что больно — отрезать прошлое, даже если оно вросло в тебя как заноза.
Но всё же — правильно.
Через неделю пришло заказное письмо от Игоря. Просьба пересмотреть решение. Потом — от юриста: требование выделить ему долю. Потом — от Ольги: «Алин, ну ты правда вся такая гордая? Или просто боишься суда?»
Алина сложила письма в папку. Не открывая.
На террасе она поставила два шезлонга. Не для гостей. Для себя — один утром, один вечером. Газон — снова ровный. Ни одной грядки. Ни одной капусты. Только тишина, сирень, и звук воды из лейки.
Она купила садового гнома. Поставила у калитки. Назвала его Игорь.
Говорила с ним каждый вечер. Говорила вслух, по привычке.
И наступила тишина. Настоящая.
