— Ты где шаталась до одиннадцати, а? — донёсся голос Максима из ванной. Он проскользнул по утру как капля кетчупа на белой рубашке: вроде бы не катастрофа, но настроение испортил.
Елена, уже полностью готовая к выходу, с ключами в руке и серьёзным лицом, замерла на пороге кухни. Повернулась медленно, будто это был не диалог с мужем, а сцена в детективе — сейчас заиграет тревожная скрипка, и пойдут титры.
— На работе была. Где же ещё. У меня дедлайн. Проект. Мы это обсуждали, Максим. Не один раз. Даже два. Или ты тогда просто кивал, как китайский болванчик на торпедо?
— Ой, только не начинай… — вышел из ванной сам объект обсуждений, в полотенце и с выражением лица «мне всё равно, но я всё равно скажу». — Я просто спросил. Чего ты сразу на коня садишься?
— Потому что ты «спрашиваешь», как следователь в сериале про коррупцию. Я только кофе не успела налить, а уже под подозрением.
— Да кто тебя ревнует-то, Лена? — фыркнул он и сделал вид, что всё это ему даже смешно. Но глаза бегали. Опытный глаз увидел бы в этом движение школьника, которого застали с телефоном на контрольной. — Ты же у нас всё в делах и дедлайнах. Я просто волнуюсь. Мало ли что.
Вот оно. Симптомы хронической манипуляции. Начинается всегда с «я волнуюсь». Потом идут «немного денег на лекарства маме», а заканчивается «давай машину перепишем на маму, у неё льготы, она же пенсионерка».
Она посмотрела на Максима с тем выражением, которое могут позволить себе только женщины, накормившие, обогревшие и разочаровавшиеся. Он был ухожен, подтянут, с той самой самодовольной ухмылкой, которая когда-то казалась сексуальной. Сейчас — раздражала. Как звуковое оповещение в лифте, который едет мимо нужного этажа.
— Ты маме звонил? — спросила она, наливая себе кофе. — Или опять ждёшь, что я сама переведу деньги?
— Лен, ну ты же сама говорила, что не жалко. У неё давление. — Максим с серьёзным видом пытался изобразить сочувствие. Получалось плохо: как у актёра, который забыл слова, но решил импровизировать.
— Конечно. Я только что сдала проект на миллион, но именно я и отправлю твою мать в реанимацию. А не ты, который забыл про её день рождения и вспомнил только после сообщения «Сынок, ты меня ещё помнишь?».
Максим сделал обиженное лицо, включив режим «я маленький, но гордый».
— Тебе жалко, что ли? Пять тысяч всего.
— Жалко не денег. Жалко, что я живу с мужиком, который с утра включает допрос, потом просит деньги, потом оправдывается, и всё это под соусом «я ж волнуюсь».
Он отвернулся, уткнулся в телефон с таким видом, будто вот-вот найдёт там способ, как стать хорошим мужем по акции. Без вложений и обязательств.
— Всё с тобой ясно. Как всегда. Тебе плевать.
Как всегда. Она даже не удивилась. В этом «как всегда» помещалась их совместная жизнь последних четырёх лет. Он — обидчивый и уверенный, что весь мир его недооценивает. Она — усталая и уже не верящая, что можно его перевоспитать. Их вечернее шоу неизменно заканчивалось тем, что он уходил к компьютеру с важным видом, а она — в ванную с пледом и чашкой.
Елена стояла у окна и смотрела на улицу. Московский июнь был в своём репертуаре: жарко, пыльно, и асфальт пах так, будто ему кто-то надоел. Всё было привычным. Всё, кроме неё самой.
Она устала. По-настоящему. Не как после работы. А как устают люди, когда понимают: их не просто не слышат. Ими пользуются.
