Настя проснулась от звука капающей воды. Кран на кухне снова протекал — резинка сдалась под давлением времени, как и многие в этой жизни. Она поднялась, пошаркала в тапках, закрыла вентиль и пошла ставить чайник. Окна покрыты тонким налётом пыли, холодильник гудит басом, будто ему тоже надоело жить в однушке на Соколе. Но здесь — тихо. Никто не говорит, как резать лук. Никто не вздыхает demonstratively, когда ты подогреваешь еду в микроволновке. Тишина, и Настя в ней — как человек, который впервые слышит своё сердце.
Телефон на столе дрогнул. Сообщение от Дмитрия: «Настя. Мамы больше нет. Сегодня ночью. Инфаркт. Прости, что так.»
Она сидела и смотрела на экран. Читала снова. Потом ещё раз. Только на третьем прочтении поняла, что не дышит.
Похороны были серыми. Не траурными — именно серыми. Всё: небо, лица, трава, даже гвоздики в руках у бабок. Дмитрий стоял отдельно, как потерянный мальчик. Когда Настя подошла, он глянул на неё, будто хотел сказать что-то важное. Но губы слиплись.
— Спасибо, что пришла, — наконец выдавил он.
— Я… должна была, — ответила она.
— Она… в последнее время много о тебе говорила. Всё сокрушалась, что «перестаралась», что «давила».
Настя кивнула. Но внутри — ни жара, ни холода.
— Ты… как? — спросил он.
— Живу. Сама. Не умираю, если ты об этом.
Она посмотрела на него долго, внимательно. Он стал другим. Ниже, будто ссутулился. Лицо — серое, как и всё вокруг. Но в глазах… в глазах не было вины. Только тоска.
— А я нет, — сказала она мягко. — Я теперь скучаю только по себе. Той, которую вы с мамой закопали заживо. Я её сейчас откапываю. По кусочку.
Он сглотнул. Настя развернулась, пошла к выходу с кладбища. Дмитрий не пошёл за ней. Только долго смотрел в спину. Потом опустил голову и остался стоять — один.
Вечером Настя снова услышала капающую воду. Но не на кухне — внутри. Сердце стучало, будто капало. Она села у окна, смотрела на проходящих людей, на дворника, что ковырял лёд лопатой, хотя май.
В какой-то момент ей показалось, что рядом села бабушка. Та самая, что оставила ей деньги. Настя даже повернула голову — настолько это было ясно. Мягкий серый кардиган, запах ромашкового крема и табака. Улыбка с недоброй хитринкой.
— Ну что, зажила по-своему? — будто бы сказала она.
Настя вздохнула. Медленно, глубоко. Да. Зажила. Пусть и с дыркой в душе размером с прошлую жизнь.
На следующий день она вышла из дома в сандалиях и шортах. Купила мороженое. Пошла к набережной. Села на лавку и смотрела, как дети кидают хлеб уткам. Была суббота, и люди вокруг смеялись. Настя улыбнулась. Не потому что смешно — потому что больше не больно.
Телефон снова завибрировал. Новое сообщение от Дмитрия: «Просто хочу знать — ты счастлива?»
Она положила телефон на скамейку, рядом. Закрыла глаза. И сидела так, под солнцем. Одна. Но впервые — не одинокая.
Боль не прошла. Но Настя больше не жила под гнётом. Не ждала одобрения. Не делила на «можно» и «нельзя». И это было лучшее, что она когда-либо делала для себя.
Теперь всё, что у неё было — это она сама. И этого оказалось достаточно.
