Марина смотрела на экран смартфона, но цифры упорно отказывались складываться в нужную сумму. Триста тысяч на первоначальный взнос за ипотеку, как ни крути, не превращались в полмиллиона, которые требовал банк.
— Ты снова с этими расчётами? — Сергей появился в дверном проёме кухни, держа в руках кружку с остывшим кофе. — Сколько можно? Мы снимаем нормальную однушку, зачем нам эта кабала?
— Нормальную? — Марина подняла глаза от телефона. — У нас батареи еле тёплые, а счета за отопление приходят как за пятикомнатную! Хозяйка третий год ремонт обещает и только цену поднимает. А с ипотекой мы хотя бы на своё работать будем.
— На своё? — Сергей скривился. — Двадцать пять лет в долговой яме — это не своё. Это рабство.
В его голосе звучало раздражение, которое всё чаще проскальзывало в их разговорах. Так было не всегда. Два года назад, в 2005-м, когда они поженились, Сергей смотрел на Марину с тем особенным светом в глазах, от которого теплело в груди. Сейчас этот свет потускнел, растворился в бытовых спорах и бесконечных расчётах.
— Через двадцать пять лет нам будет по пятьдесят, и мы будем иметь свою квартиру. А что у нас будет, если мы продолжим снимать? — Марина сжала смартфон так, что побелели костяшки пальцев. — Ничего! Ты понимаешь? Совсем ничего!
Сергей поставил кружку на стол и устало потёр переносицу:
— Ладно, давай посмотрим ещё раз. Сколько нам не хватает?
— Двести тысяч, — Марина чуть смягчилась. — Я думала попросить у родителей, но они сами еле концы с концами сводят после того, как папа на пенсию вышел.
— Даже не думай, — отрезал Сергей. — Ни у кого просить не будем. Как-нибудь сами.
Его категоричность удивила Марину. Она знала, что муж не любит одалживаться, но такое резкое неприятие помощи родителей было странным. Словно эти деньги жгли ему руки.
— А что если взять у твоей бабушки? — осторожно предложила она. — Екатерина Петровна вроде говорила, что хочет помочь с жильём...
Лицо Сергея исказилось:
— Исключено. Я не возьму у неё ни копейки.
— Почему? Она же сама предлагала! — Марина не понимала этого упрямства. — Что с тобой?
— Ничего, — Сергей отвернулся к окну. — Просто я знаю, чем заканчиваются её «подарки». Потом всю жизнь будешь должен.
Марина вздохнула. Екатерина Петровна, бабушка Сергея, та ещё железная леди. Воспитывала внука одна, после того как его родители погибли в автокатастрофе. Бывшая жена какого-то советского генерала, она жила по правилам, выкованным ещё в сталинские времена. Марина её побаивалась, но всегда чувствовала в пожилой женщине искреннюю заботу о внуке.
— Хорошо, — сдалась Марина. — Будем копить дальше. Но я хотела бы переехать до наступления зимы, ты же помнишь, какой у нас прошлый январь был холодным?
Сергей кивнул, явно успокоившись от того, что тема бабушкиных денег закрыта.
— Я подумаю, как нам ускорить процесс, — пообещал он, целуя её в макушку. — Что-нибудь придумаю.
Через полтора месяца, когда на календаре значилось начало мая 2007 года, Марина не могла поверить своим глазам — кредитный договор на квартиру был подписан, и банк одобрил ипотеку. Собранных ими трёхсот тысяч хватило на первоначальный взнос — банк неожиданно снизил требования для молодых семей. Сергей выглядел напряжённым, но счастливым, когда они получили ключи от двухкомнатной квартиры в новом микрорайоне.
— Как ты это устроил? — спросила она, когда они впервые вошли в пустую, пахнущую свежей штукатуркой квартиру. — У меня такое чувство, что это сон.
— Просто повезло, — пожал плечами Сергей. — Попали под программу поддержки молодых семей. Правильное время, правильное место.
Он улыбался, но что-то в его улыбке было натянутым. Словно за радостью пряталась тревога.
— Это наш дом, — произнесла Марина, обнимая мужа. — Пусть пока и в ипотеке, но наш.
В эту ночь они впервые остались в новой квартире, постелив матрас прямо на пол. Засыпая, Марина чувствовала непривычное умиротворение. Она наконец-то была в своём доме. И пусть впереди двадцать пять лет выплат, но каждый месяц часть дома будет становиться действительно их собственностью.
А утром её разбудила тошнота. Первая мысль — отравление. Вторая, пришедшая после недельной задержки, заставила сердце биться чаще. Тест, купленный в ближайшей аптеке, показал две полоски.
— Сергей! — закричала она, выбежав из ванной. — Мы будем родителями!
Он выронил чашку, которая разбилась о кафельный пол. (продолжение в статье)
Когда Саша получила квартиру от бабушки, она думала, что всё: жизнь удалась. Пусть не в центре, пусть старый фонд, но дом тёплый, стены родные, кухня та самая, где ей в детстве резали яблоки и поили сладким чаем с ромашкой, когда болело горло.
Она сделала ремонт. Без шика, но душевно. Оставила бабушкины часы, кресло и тот самый торшер с выгоревшим абажуром, который категорически отказывался выбрасываться — как и все тёплые воспоминания.
Иван — муж её — на всё кивал. Пожимал плечами, крутил пивную банку в руке и говорил:
— Делай, как тебе хочется. Главное, чтоб пиво было холодное и телек работал.
Саша не сразу поняла, что он не шутит. Он действительно не вмешивался. Ни во что. Особенно если это касалось её.
А потом в их жизни снова появилась Ольга Сергеевна.
Свекровь.
Первый визит она нанесла спустя неделю после новоселья. Без звонка. Без торта. С резкими духами и пластиковыми пакетами, полными зачем-то кастрюль.
— Ну что, дети мои! — сказала она, не снимая пальто, сразу усаживаясь за кухонный стол. — Домик-то... эээ… уютненький. А где у вас тут телевизор? Я привыкла к диагонали побольше.
— У нас он в зале, — сказала Саша, прикусив губу.
— А, ну, конечно. Всё у вас по-западному. Только вот гардин не хватает. И этот коврик в прихожей... кто его выбирал?
— Я, — с вызовом сказала Саша.
— А! Ну... понятно, — отмахнулась свекровь, вставая. — Главное, чтоб Ивану было хорошо. Правда, сынок?
— Ага, — пробормотал Иван, спрятавшись за дверцей холодильника.
Первые полгода Саша терпела. Потому что «это его мать». Потому что «она одна». Потому что «ну чего ты, Саш, она старая».
Ольге Сергеевне было 63. Она бегала по рынкам как электровеник, любила доказывать, что всё знает лучше всех, и могла одной фразой вогнать человека в инфаркт:
— Я тут подумала, а давайте мы всё-таки сделаем перепланировку. Ивану нужен кабинет. Он мужчина. А то всё в зале, где бабушкин хлам…
Саша побелела.
— Это не хлам. Это память. Это моя квартира.
— Ну уж извини, девочка, но квартира теперь семейная. Иван — муж. А я его мать. Так что давай решать, как нам удобнее.
— Нам? — переспросила Саша, чувствуя, как внутри поднимается волна тошноты.
Разговор случился ночью. Когда Иван снова промолчал.
— Ты правда считаешь, что твоя мать должна решать, где что стоит в ЭТОЙ квартире?
— Ну, Саш, ты преувеличиваешь... Она просто хочет как лучше.
— Для кого?
— Для нас.
— Это не «нас». Это я. Я тут жила. Это мне бабушка оставила. Это моя кухня, мой коридор и даже это чёртово кресло, которое она называла «уродливым куском советчины»!
Иван встал. Пошёл в ванную. Хлопнул дверью.
Следующим шагом был шкаф. Вернее, новый шкаф, который свекровь привезла в субботу утром.
— Ольга Сергеевна, а вы зачем его притащили? — спросила Саша, глядя, как двое грузчиков вносят шкаф в зал, сталкивая с полки старую семейную библиотеку.
— Ивану надо куда-то складывать свои рубашки. Это я вам организовала, чтоб как у людей. Убого у вас, честное слово. Всё бабушкино да бабушкино.
Саша взяла телефон. Нажала запись. Просто так. Интуитивно.
— Это моя квартира. Вы не имеете права что-то привозить без согласования со мной.
— Да что ты, девочка! Какая же она твоя? Раз ты замужем, то всё общее! У вас что, брачный контракт есть? Нет? Вот и не умничай.
Ольга Сергеевна кивнула грузчикам:
— Ставьте в угол. А книги — в мешки. Сынок потом на дачу отвезёт. Или в макулатуру.
Когда Ольга Сергеевна ушла, оставив после себя запах ландышевого дезодоранта, шум в ушах и два пакета с квашеной капустой, Саша села на подоконник и заплакала.
Она не рыдала. Нет. Она сидела, как будто что-то внутри оборвалось, и текли слёзы. Молча.
Иван появился ближе к вечеру. Как всегда — в наушниках, жуя жвачку.
— Чё ты хмурая?
Саша подняла на него глаза:
— Забери шкаф. Завтра. И книги верни на место. Или я уеду.
Иван пожал плечами.
— Да брось ты. Мать хотела как лучше. Ты всё усложняешь. Тебе лишь бы повоевать. У тебя характер... ну ты сама знаешь...
— Какой? — Саша поднялась. — Какой у меня характер?
— Ну... ты же сама говорила — бабушкин. Жёсткий.
— Нет, Иван. (продолжение в статье)
У нас была немецкая овчарка, которую мы купили в милицейском питомнике. С непредсказуемым, упертым характером, странными повадками, готовая на все, чтобы добиться своего. Кличка «Гера» оказалась весьма кстати.
Она терпеть не могла маленьких, беспричинно лающих собак. Однажды догнала такую скандалистку, прижала к земле, и объяснила, как нужно вести себя при встрече. А та оказалась старой, больной, не выдержала мощной атаки и умерла от разрыва сердца.
Ее хозяйка пожаловалась, пыталась наказать нас, но власти не отозвались на поданное заявление. Встретив меня на улице, она буквально прошипела:
─ Думаешь все закончилось? Не надейся! Ваша тварь сдохнет, не пройдет и месяца.
Я ничего не ответила. (продолжение в статье)