— Красиво получается, — сказал кто-то за спиной.
Обернулась — мужчина лет шестидесяти в дорогом пальто, с тростью.
— Вы художник? — спросила.
— Коллекционер. А вы — настоящий художник. Это видно.
— Нет, — он покачал головой, — вы художник. Реставраторы копируют, а вы создаете. Эта картина живая.
Живая… Да, именно так я и чувствовала. Впервые за много лет что-то живое выходило из-под моей кисти.
— Если решите продать — вот моя карточка, — протянул он визитку. — У меня галерея в Москве.
Вечером, в своей комнатке, я смотрела на почти готовую картину и думала об Андрее. Странно, но злости не было. Была благодарность. Если бы не эта история, не эта боль, я бы никогда не приехала сюда. Никогда не взяла бы кисть в руки для себя.
Иногда люди приходят в нашу жизнь не для того, чтобы остаться. А для того, чтобы показать дорогу к самим себе.
Сообщение пришло, когда я уже собиралась домой из Плеса. Неделя одиночества и творчества сделала свое дело — я чувствовала себя целой. Впервые за долгое время.
«Верочка, давай встретимся и поговорим спокойно. Я понимаю, что был неправ. Просто давай будем рядом, без лишних ожиданий и претензий. Нам же хорошо вместе.»
Я перечитала сообщение несколько раз. Еще месяц назад эти слова заставили бы мое сердце биться чаще. Еще месяц назад я бы согласилась на любые условия, лишь бы он остался.
А теперь я видела эти слова такими, какими они были на самом деле. «Без лишних ожиданий» — значит, без права что-то требовать. «Без претензий» — значит, без права на честность. «Нам же хорошо вместе» — а кому именно хорошо? Ему, который получает уют, заботу и тепло, ничего не давая взамен?
Я открыла окно в комнате — февральский воздух был морозным и чистым. Где-то внизу плескалась Волга, стучал дятел по старой березе, лаяли собаки. Жизнь шла своим чередом, и в этой жизни было место для всего — для радости и печали, для встреч и расставаний, для ошибок и новых открытий.
Только не для отношений, где нужно умалять себя, чтобы устроить другого.
Я начала печатать ответ, потом стерла. Начала снова — снова стерла. Что сказать человеку, который предлагает тебе крохи со своего стола и считает это щедростью?
В итоге не написала ничего. Просто удалила сообщение.
Это было красноречивее любых слов.
Вечером позвонила Лена.
— Мам, как дела? Как твой Плес?
— Прекрасно. Картину написала. Первую за много лет.
— Серьезно? А про что?
— Про зиму. Про тишину. Про то, что жизнь может быть красивой, даже когда она не такая, как планировалось.
— А Андрей как? Писал?
Я помолчала, глядя в окно на заснеженную Волгу.
— Андрей больше не пишет. И я ему тоже.
— Понятно, — голос дочери стал мягче. — А ты как?
— А я хорошо. Правда хорошо. Знаешь, оказывается, можно быть счастливой не от того, что кто-то тебя выбрал, а от того, что ты сама себя выбрала.
— Мам, а ты приедешь в Питер? У меня тут выставка в музее готовится, хочу показать.
— Обязательно приеду. С картиной приеду.
Утром я загрузила вещи в машину. Картина лежала на заднем сиденье, аккуратно завернутая в старое одеяло. Анна Петровна проводила меня до калитки.
— Другая стала, — сказала она, оглядывая меня внимательно. — Приезжайте еще.
— Обязательно. Может, осенью.
По дороге домой я думала о том, что произошло за эти месяцы. Я встретила человека, влюбилась, разочаровалась, пережила боль. Самая обычная история. Но в итоге получила нечто гораздо более ценное, чем отношения с Андреем. Я получила себя обратно.
Галерея в центре Петербурга была небольшой, но уютной. Старинные стены, паркетные полы, высокие окна. Моя картина висела в дальнем углу зала — скромно, но достойно. Рядом табличка: «Вера Синицына. Февраль в Плесе. 2025.»
— Не верится, что это твоя работа, — Лена стояла рядом, рассматривая картину. — Она какая-то… живая очень.
Мы медленно шли по залу, рассматривая другие работы. Современное искусство, абстракция, реализм — все вперемешку. Но каждая картина рассказывала чью-то историю.
— А знаешь, что я думаю? — сказала Лена, когда мы остановились у окна с видом на Невский. — Думаю, эта история с Андреем была тебе нужна.
— Чтобы проснуться. Ты же после папиной смерти словно заснула. Жила, но не по-настоящему. А сейчас ты снова живая.
Может, дочь была права. Может, иногда нужно ошибиться, чтобы найти правильную дорогу. Нужно потеряться, чтобы найти себя.
— Мам, а тебе не страшно теперь? Одной, я имею в виду.
— Знаешь, страшно было тогда, когда я зависела от чужого настроения, от чужих звонков, от чужого решения остаться или уйти. А сейчас… Сейчас я не одна. Я с собой. А это совсем другое дело.
Мы вышли из галереи на Невский. Шел легкий снег, в воздухе пахло весной, хотя до нее было еще далеко. Люди спешили по своим делам, кто-то смеялся, кто-то говорил по телефону, кто-то просто шел и думал о своем.
— Куда пойдем? — спросила Лена.
— Давай просто погуляем. Без планов.
И мы пошли по Невскому, две женщины — мать и дочь, каждая со своей судьбой, со своими радостями и печалями. Но сейчас мы были вместе, и этого было достаточно.
Телефон молчал в кармане. И это тоже было хорошо.
Где-то в Сергиевом Посаде остался мужчина, который так и не понял, что предлагал мне крохи вместо хлеба. Где-то в Москве висела моя картина в частной коллекции — галерист купил ее в тот же день, как я привезла из Плеса.
А я шла по Петербургу и знала: это не конец истории. Это начало. Начало жизни, где я сама выбираю, с кем быть, куда идти, что чувствовать. Где слово «одна» не означает «брошенная», а означает «свободная».
Думала, это последний шанс на любовь. А оказалось — первый шанс на себя.
Снег падал медленно и красиво, и каждая снежинка была неповторимой. Как каждый день. Как каждый выбор. Как каждая новая страница жизни, которую еще предстояло написать.
Рекомендуем к прочтению
