Церковь Святого Сергия стояла как раненая птица — с осыпавшейся штукатуркой и потемневшими от времени куполами. Я приехала сюда в субботу утром с кистями и скребками, как и каждые выходные последние три месяца. Реставрация шла медленно, но каждый очищенный сантиметр фрески казался маленьким чудом.
— Простите, а где тут главный по штукатурке? — голос прозвучал за спиной, когда я соскабливала краску с деревянного иконостаса.
Обернулась — мужчина средних лет с мешком извести на плече. Седоватые виски, добрые глаза, от него пахло старым одеколоном и свежим морозом. Руки рабочие, но ухоженные.
— Это отец Михаил знает, — кивнула я на священника у алтаря. — А вы новенький?
— Андрей, — он поставил мешок и протянул руку. — Услышал, что тут добрые люди храм восстанавливают. Подумал, грех не помочь.
Его рукопожатие было теплым и крепким. Я неожиданно засмущалась — давно не пожимала мужских рук.
— Вера. Я тут иконы чищу… когда получается.
— Красивое имя. И дело красивое, — он оглядел мою работу. — Смотрю, у вас рука набита. Художник?
— Была когда-то. Сейчас больше реставратор-любитель.
Андрей прищурился, разглядывая почти проступившие краски на доске.
— А ведь она живая становится под вашими руками. Вот этот ангел — он же улыбается теперь!
Я посмотрела на икону свежим взглядом. Действительно — лик ангела, очищенный от поздних записей, словно оживал.
— Знаете что, — сказал Андрей, засучивая рукава, — а давайте я вам стену подготовлю? Чтобы краска легла как надо. Я в этом деле не новичок.
Весь день мы работали рядом. Он месил известь и смешивал растворы, я продолжала свою тонкую работу. Иногда он рассказывал истории из своей жизни — как в молодости восстанавливал церкви в Псковской области, как научился различать краски по запаху, как его бабушка говорила, что в каждой иконе живет частичка Бога.
— А вы давно одна? — спросил он ближе к вечеру, когда мы убирали инструменты.
Вопрос прозвучал деликатно, без назойливости.
— Муж умер два года назад. Сердце.
— Прости Господи, — он перекрестился. — Тяжело, наверное.
— Привыкаю жить заново.
Андрей кивнул, словно понимал без слов.
— Знаете, Вера, а ведь мы с вами хорошую команду составили сегодня. Может, и в следующую субботу увидимся?
Домой я ехала с каким-то странным волнением в груди. Давно такого не было — чтобы день пролетел незаметно, чтобы хотелось рассказать кому-то о работе, чтобы в голове крутились чужие слова и интонации.
Вечером, заваривая чай, поймала себя на том, что напеваю. Когда это случилось в последний раз?
— Не хотите зайти на чай? — спросила я, когда через две недели Андрей проводил меня до машины после очередного дня в церкви. — Живу тут рядом, в пяти минутах.
Он не заставил себя упрашивать.
Моя кухня встретила нас запахом яблочного пирога и легким беспорядком — на столе лежали альбомы с набросками, на подоконнике сохли кисти. Андрей с интересом рассматривал мои работы, пока я суетилась с чайником.
— Вот это что? — он показал на портрет дочери.
— Лена, моя дочь. Живет в Питере, работает в музее.
— Красивая девочка. На вас похожа. А это кто?
Я взглянула туда, куда он показывал — фотография на холодильнике, где мы с Сергеем на даче, он обнимает меня за плечи, оба смеемся.
— Муж, — тихо ответила.
Андрей бережно отвел взгляд.
— Простите, не хотел…
— Да ничего. Просто еще не привыкла убирать.
Мы пили чай с лимоном и медом. Андрей рассказывал о своих путешествиях — как реставрировал храмы в Кижах, как жил месяц в скиту на Валааме, как научился понимать язык старых мастеров по одним только мазкам кисти.
— А вы музыку любите? — неожиданно спросил он.
— Да любую живую. Вот у меня в машине старые кассеты лежат…
Через минуту на моей кухне звучали песни группы «Браво». Андрей тихо подпевал, постукивая пальцами по столу. Я смотрела на него и думала, как давно в этом доме не звучал мужской голос.
— Знаете, Вера, — сказал он, когда музыка стихла, — вам идет эта тишина. Но и смех вам тоже идет.
— Я редко смеюсь теперь.
— А зря. У вас такой смех… словно колокольчик звенит.
Он встал, подошел к окну, посмотрел на мой маленький садик, где под снегом спали кусты смородины.
— Уютно у вас. По-домашнему. Я уже забыл, что такое бывает.
— Снимаю комнату у одной бабушки. Временно, пока работу ищу постоянную.
Что-то в его интонации заставило меня насторожиться, но он тут же переключился на другую тему.
— А можно завтра заехать? У меня есть хорошая грунтовка для икон, хочу показать.
Когда он ушел, я долго сидела на кухне, слушая тишину. Но теперь она была другой — не пустой, а наполненной ожиданием. Впервые за два года мне хотелось, чтобы завтра наступило быстрее.
Перед сном, чистя зубы, поймала свой взгляд в зеркале. Глаза блестели. Когда это случилось в последний раз?
— Мам, а он нормальный? — Лена откусывала яблоко, сидя на табурете посреди кухни. Приехала неожиданно, в пятницу вечером, сказала, что соскучилась.
— Что ты имеешь в виду? — я мыла посуду, стараясь говорить равнодушно.
— Ну этот твой Андрей. Ты о нем уже месяц рассказываешь.
— Не месяц, а три недели. И ничего особенного не рассказываю.
— Мам, ты купила новую помаду. И кофточку. И вообще… ты какая-то другая стала.
Я обернулась. Лена смотрела серьезно, без намека на насмешку.
— Не знаю. Ты правда счастлива? Или просто боишься снова остаться одна?
Вопрос больно ударил. Я выключила воду, вытерла руки полотенцем.
— Почему ты так спрашиваешь?
— Потому что я тебя знаю. Ты всегда была… как бы это сказать… самодостаточной. А сейчас в каждом слове про него слышится какая-то тревога.
Лена была права, и я это чувствовала. Андрей звонил нерегулярно, иногда пропадал на несколько дней, объясняя это работой. На мои вопросы о планах отвечал уклончиво. А я ловила себя на том, что жду его звонков, как подросток.
