Нина чуть не рассмеялась в трубку. — Машину? А бензин кто платить будет — ты?
— Не груби старшим! — тут же зашипела та. — У нас добром можно всё решить. Ты же девка умная.
— Я теперь умная, да. Поэтому переписывать ничего не буду.
— Тогда не обижайся, если потом хуже будет! — рявкнула свекровь и бросила трубку.
Нина сидела, глядя на телефон, и чувствовала, как внутри вместо страха появляется злость — спокойная, холодная. — Пусть пробуют, — сказала себе. — Только теперь я не та, что была.
Весна подкралась незаметно. В Электростали снег сошёл быстро, на асфальте появились лужи, вороны орали под окнами. Нина по вечерам открывала окно, ставила чайник и думала, что жизнь — как ремонт: грязно, тяжело, но если доделать, будет красиво.
И вдруг — снова звонок. На этот раз не в дверь, а в домофон. — Это я, — послышался знакомый голос.
Она не ответила. — Нинка, ну хватит дурить. Я по-хорошему. Хочу поговорить.
— Не через решётку, — вздохнул он. — Впустить можешь?
— Ну тогда хоть выслушай. Я всё понял, правда. Без тебя жизнь — не жизнь. Давай заново, а? Я кредит закрою, работу нормальную найду. Съездим куда-нибудь.
— Я изменился, — продолжал он. — Мать тоже остыла. Мы все были неправы.
— Петя, — сказала она тихо, — поздно.
— Почему поздно? Я ж для нас хочу! Я мужик, мне тяжело признать, но я виноват.
— Потому что я теперь не та, которой можно морочить голову. Ты не извиняешься — ты снова хочешь рулить.
Он замолчал. — Значит, всё?
Секунда, другая. Потом — резкий писк домофона и тишина.
Через пару дней в почтовом ящике она нашла конверт. Письмо. От Пети. «Нина, я понимаю, ты обиделась, но ты же добрый человек. Дай мне шанс. Я без тебя никто. Вернись, пожалуйста.»
Она перечитала и, не раздумывая, порвала на мелкие куски. Кусочки медленно падали в мусорное ведро, как сухие листья.
Летом, когда жара стояла такая, что асфальт плавился, Нина сидела у окна, пила кефир и смотрела, как соседские дети гоняют мяч. Слышен был смех, лай собаки, запах жареного из соседнего подъезда. И вдруг ей стало легко. По-настоящему.
— Ну вот, — сказала она вслух, — наконец-то живу как человек.
Телефон на столе молчал. Ни звонков, ни угроз, ни истерик. Работа шла, жильё своё, подруга Лариса приезжала по выходным с пирожками — мирными, домашними, без скандалов.
Иногда Нина ловила себя на том, что идёт вечером по улице и улыбается просто так. Не потому что всё идеально, а потому что — своё. Без чужого крика за спиной.
Однажды, проходя мимо зеркала в прихожей — того самого, дрогнувшего когда-то от хлопка двери, — она остановилась. Посмотрела на своё отражение: волосы подстрижены, глаза спокойные, губы чуть подрагивают, будто не верят, что всё это правда.
— Видишь, бабуль, — шепнула она, — я справилась.
И вдруг из окна донёсся шум — дворники спорили с кем-то, лаяла собака, где-то играла музыка. Обычная жизнь. Та самая, о которой она когда-то мечтала.
Она включила чайник, достала кружку, поставила её на подоконник и смотрела, как пар поднимается в лучах вечернего солнца. Всё просто. Всё честно. Всё своё.
И пусть он где-то там кричит, что без неё пропадёт — это уже не её забота.
Нина знала: не пропадёт. Просто впервые останется один. Как и положено тем, кто всю жизнь считал, что все вокруг обязаны.
