— Слушай, Вер, ты ведь не собираешься туда переезжать, да? — сказал он за ужином, лениво ковыряя котлету. — Дом старый, ремонту не подлежит. А вот если продать — можно было бы ипотеку досрочно закрыть. Или маме помочь.
— Маме? — переспросила я.
— Ну да. У неё же старая «Лада» уже еле едет. А бабушкин дом — он всё равно тебе не нужен. Только волокита.
Я не сразу ответила. Вилка дрожала в руке. — Егор, ты серьёзно? Ещё не прошло сорока дней, а ты уже считаешь, сколько можно выручить?
Он нахмурился: — Ну а что? Я просто рассуждаю. Ты же сама не потянешь дом. Там налоги, ремонт… Всё это деньги.
— Знаешь, что странно? — сказала я тихо. — Ты говоришь о деньгах, а не о памяти.
Он пожал плечами: — Память памяти, но жить-то надо. Не будь ребёнком.
Я тогда просто встала и ушла в спальню. Хотелось кричать, но вместо этого я легла и смотрела в потолок. Где-то внутри что-то ломалось. Тихо, без звука.
Потом начались звонки от свекрови.
— Верочка, я тут подумала, — её голос был почти ласковым, — может, не стоит держаться за старое? Ты молодая, у тебя вся жизнь впереди. А дом этот… ну кому он нужен? Деньги сейчас — надёжнее.
— Это мой дом, Маргарита Львовна. И я решу, что с ним делать.
— Конечно, конечно. Просто я беспокоюсь. Знаешь, как сейчас мошенники ходят? А вдруг кто залезет? Или сожгут, не дай бог. Лучше уж продать и забыть.
Она делала паузу, потом вздыхала: — А мы с Егором могли бы эти деньги вложить. У него есть идея, очень перспективная.
Я молчала. Она говорила ещё минут десять, выстраивая свою речь как аккуратный забор из лозунгов и манипуляций. Я слышала только одно: они оба хотят этот дом.
Через несколько дней я поехала туда. Октябрь — месяц умирающей листвы и мокрых тропинок. Деревня стояла тихая, безлюдная. Дом, хоть и старый, встретил меня запахом — тем самым, бабушкиным: сушёные травы, старое дерево, яблоки. Всё на своих местах.
Я прошлась по комнатам. На стене — фотография: я в первом классе, бабушка рядом, держит за плечо. Слёзы сами пошли. Не от боли даже — от чувства, что здесь живо всё, кроме нас.
Я сидела на крыльце, когда зазвонил телефон. Егор. — Ну что, посмотрела? Развалина же. Я нашёл покупателя. Он готов сразу внести аванс.
— Егор, — сказала я спокойно, — я не продам дом.
— Вера, не начинай. Мы же договаривались обсудить. Ты опять по-своему всё решаешь.
— А кто мы? Я и ты? Или ты и твоя мама?
Он замолчал. Потом тихо сказал: — Не делай из мухи слона.
— Нет, Егор. Это ты сделал из дома муху. А для меня — это жизнь.
Я не знала, что спокойствие может быть таким обманчивым. Казалось, после того разговора с Егором всё утрясётся — ну не может же человек так открыто желать наживы, пока жена оплакивает близкого. Но прошло всего несколько дней — и начался настоящий спектакль.
Вечером в воскресенье Егор вернулся домой позже обычного, с букетом гербер. Поставил в банку с водой, подошёл ко мне, обнял за плечи. — Прости, Вер. Я, наверное, перегнул. Просто хотел как лучше. Я ж не ради себя, ради нас. Чтобы ты не таскалась туда каждые выходные, не мучилась.
