— То есть он может…
Через день Егор уехал «в командировку». Я понимала, куда. Проверять, как «лучше оформить». Вечером позвонила свекровь. — Вера, добрый вечер! Ты не переживай. Всё делается ради тебя. Егор старается, чтобы вам было удобно.
— Маргарита Львовна, не надо. Я всё знаю.
— Что ты знаешь, деточка? — её голос потяжелел. — Что твоя бабка оставила тебе старьё, на котором можно только прогореть? Или что ты сейчас рубишь сук, на котором сидишь?
— Своё? — она фыркнула. — Без моего сына у тебя бы и «своего» не было!
— Может быть. Но лучше ничего, чем вот это.
Повисла долгая пауза. Потом она сказала тихо, с ядом: — Ты пожалеешь.
Через неделю всё рухнуло. Я пришла домой с работы — дверь приоткрыта. Вещи с полки перевёрнуты, ящики выдвинуты. На столе — пустая кружка, пахнет чужими духами. Мамиными. И на тумбочке — копия договора купли-продажи.
Подписи не было. Моя графа пустая. Но всё остальное заполнено.
Я стояла, глядя на бумагу, и чувствовала, как изнутри что-то рвётся. Не злость — нечто другое. Ощущение, будто тебя стёрли.
Вошёл Егор. Улыбался. — Вер, не психуй. Мы просто оформили черновик. Чтобы не тратить время.
— Черновик? — я подняла глаза. — Ты залез ко мне домой, вынул документы, подделал бумаги и называешь это «черновиком»?
Он пожал плечами. — Я всё равно сделаю по-своему.
Я шагнула к нему. — Попробуй. Только учти: я всё записала. Фото, звонки, переписка.
Он усмехнулся: — Не смеши.
— Нет, Егор. Это ты себя смешишь. Думаешь, сможешь украсть память? Дом? Бабушку? Нет.
Он побледнел. — Не начинай спектакль.
— Он закончился, Егор. И билет в финал — у меня.
Я ушла в ту же ночь. Собрала сумку, забрала флешку с копиями документов, письмо бабушки, ноутбук. Всё остальное оставила. Он не догнал. Наверное, не поверил, что всерьёз.
Через неделю я подала на развод. Через месяц — подала заявление в полицию о краже документов.
А в ноябре я вернулась в тот самый дом. Поменяла замки. Поставила печку, залатала крышу. Пришлось взять кредит — но мне было всё равно.
Дом пах осенью и свободой. Старые доски скрипели под ногами, но не раздражали — наоборот, будто напоминали: «Ты дома, Верочка. Всё правильно».
Иногда по вечерам я сидела на крыльце, пила чай и смотрела на огород. Слышала ветер, как он шуршит листвой, и шёпотом отзывалось бабушкино:
«Не позволяй другим решать за тебя. Это твоё».
Теперь я понимала, что эти слова — не просто наставление. Это спасение.
Егор звонил ещё пару раз. Пытался говорить «по-хорошему». Потом — угрожал. Потом — просил вернуться. А я молчала.
Потому что я уже знала: человек, который готов продать твоё прошлое ради своей выгоды, продаст и твоё будущее.
И когда я однажды услышала за окном, как падает первый снег, я улыбнулась. Потому что это был первый снег в моём доме — уже моём. Без лжи, без долгов, без чужих рук.
Да, я осталась одна. Зато живая. И я знала: на чужом горе счастья не построишь. Но на своей правде — можно выжить.
